На распутье - Леонид Корнюшин

— Я — коронованная царица! Не в моем положении просить милости у короля, который сговорился с волком Рожинским, чтобы погубить и Димитрия и меня.

— Послушай, досточтимая пани, неужели ты веришь, что этот бродяга — Димитрий? — спросил с насмешкою Сапега. — Разве он похож на Димитрия?

— Я припомню твои речи! — пригрозила Марина. — Я еду в Калугу, к государю.

— Ну что ж, храни Бог, — кивнул Сапега.

…Иван Заруцкий первый хватился бежавшей «царицы».

— Гони в Калугу! Найди Маринку! — приказал он казаку.

Тот воротился с известием, что Марина в стане Сапеги в Дмитрове, куда тот вернулся после безуспешного стояния под Троицким монастырем.

Утром тушинский табор забурлил. Заруцкий направился к гетману. Около его ставки уже густела толпа, казаки, стоявшие у коновязей, глухо роптали.

— Марина не в Калуге, а у Сапеги. У тебя с ним сговор! — Заруцкий чертом взглянул на гетмана.

Рожинский, не докончив завтрака, стал подвязывать саблю.

— Для меня это новость!

Заруцкий видел, что поляк хитрил. Сказал ему прямо:

— Я тебе не верю, Рожинский. Ты ни за что ни про что положил без малого полторы тысячи моих казаков. И не лупай на меня глазами. С казаками шутки плохи! Ежели мы войдем в раж, то вам живыми из России не выбраться.

Гетман порядком-таки побаивался казаков. Проговорил мягко:

— Успокойся, Иван. У нас один враг — Шуйский. А мы с тобой как братья.

— А король тебе, выходит, не враг? — Заруцкий так и тянулся к сабле, имея желание рубануть по плотной гетмановской шее.

— У нас другого выхода нет. Самозванец бежал. Войска у него никакого. Пускай решит коло. — И Рожинский вышел наружу.

Ставку в тесное кольцо взяли казаки. Собралось коло. Сотник Яровой зловеще выкрикнул Рожинскому:

— Ты нам не воевода!

Казаки стали напирать теснее.

— Айда за Волгу, добродие Панове, там степь укроет!

— Ступай один, если глуп. Мы без наград не уйдем. Давай деньги! — насели на гетмана. — Мы давно не пили горилки, и у нас нема табаку в люльках.

— За нас думает сабля. Порубим всех к чертовой матери, кто станет поперек! — крикнул казачий старшина.

Сотник Яровой обернулся к гетману:

— Мы уходим в Калугу. А кинешься за нами — зарубим как собаку!

Казаки всем скопом двинулись вон из Тушина, часть из них вскоре воротилась.

Неделю Рожинский ждал ответа от короля, призывая его на помощь. Но оттуда не было ни слуху ни духу. Салтыковское посольство тоже сидело под Смоленском. Заруцкий спал не раздеваясь, при двух пистолях и сабле, у дверей его стояли на часах казаки. Рожинский тоже не высовывался из ставки. Филарет, когда его звали к гетману, сказывался больным — кругом кишело паскудство. Рожинский рассудил, что при таком разброде, если нападет на табор Скопин, да еще ударят из Москвы, то будет плохо. И он распустил войско: всяк волен идти куда ему угодно. 15 марта 1610 года гетман велел зажечь стан. Первым запалили ограбленный дворец самозванца, оттуда, как мыши из горящего амбара, кинулась свора слуг. Спозаранку поднятый на ноги, Филарет сидел в худых санях, ожидая выезда. По табору рыскали ксендзы, — это черное воронье лелеяло мысли об искоренении православия. Храпели кони, звякая подковами, кряхтели, почесывая затылки, атаманы… Громадным сполохом догорал тушинский табор. На развилке дорог: одна вела в Москву, другая — в Иосифо-Волоколамский монастырь — русские остановили коней.

— Нам не по дороге с тобой, Рожинский, — заявил сотник Четвериков. — Пропади ты пропадом. Ксендзов, сволочь, привез! Русь испоганить захотел!

Филарет приказал кучеру поворачивать на Московскую дорогу, но трое гусар, пригрозив задрать плетьми, велели ехать за гетманом, и кони понесли к монастырю.

XXXI

Михайло Скопин-Шуйский стоял в Александровской слободе — отводил доводы воевод о немедленном продвижении на Москву. Полководческая опытность говорила ему, что время губило панов и помогало русским. Когда, месяц назад, воеводы настаивали двинуть рать на Тушино, потому что там с отъездом Мнишековой дщери усилилась грызня, Михайло Васильевич отвечал:

— Не приспело время.

Надо было побить и тушинцев, и короля под Смоленском, и Сапегу под Троицком, а для этого требовались осторожность и оглядка… Всю весну воевода волынился со шведами — те требовали земель и городов. В ставке Скопина была русская баня с травами, с медами, и умный, обходительный молодой воевода всю зиму обхаживал послов шведского короля, особенно длинноногого, сухопарого генерала Делагарди. Однако шведы оказались неподатливыми, даже и после того, когда им отдали Корелу. Посланник короля, которого воевода изрядно упоил после бани, хорошо знавший русский, посмеиваясь, сказал:

— Еще нужны обязательства царя Василия об новых уступках.

— Наш государь не поскупится. Испробуйте еще наливки. Зело славная. Такой вы в Швеции не пили. — Умное молодое лицо Скопина располагало шведа к откровенности.

— Пусть царь не мешкая пишет его величеству.

Письмо Шуйского, где он давал обязательства шведскому королю: «За вашу любовь, дружбу, вспоможение… полное воздаяние воздадим, что вы у нашего царского величества ни попросите: города, или земли, или уезды», и усилия Скопина способствовали тому, что шведы отправили на помощь четырехтысячный отряд.

От лазутчиков Скопину стало известно, что Сапега снял осаду Троицкого, потеряв под его стенами половину войска, и осел в Дмитрове. Рожинский, сжегший тушинский стан и запершийся в Иосифовском монастыре, большой опасности не представлял: надо было не дать укрепиться полякам в Дмитрове, навалиться и побить Сапегу. Однако изготавливались до середины февраля.

В ночь Скопин, как и всегда перед сражением, не прилег отдохнуть. Он сидел с полковыми воеводами и генералом Делагарди в хате, отдавая приказания о выводе полков под Дмитров. Ему только что донесли, что Сапега остался один со своими рыцарями, без донских казаков, но Михайло Васильевич покачал большой головой, заметив:

— Хитрый литвин готовит нам ловушку. Казаки где-то под боком.

— Их тысячи полторы, — сказал Делагарди, — раздавим.

— Полк левой руки — на северную окраину Дмитрова! — распорядился Скопин и, опрокинув чарку для сугреву, крикнул в сени слуге: — Коня!

Светало. В ближнем дворе крикнул петух. Конница, ощеренная пиками, прошла аллюром мимо воеводы на правый фланг.

— Поторопи пушки, — приказал воевода сотенному.

Сапега сначала решил дать бой за городом. В еловом подлеске, покрытом белым саваном снегов, изготовились к атаке. За кустарниками, в мутной мгле, показалась конная лава гусар. Осажденные шибко садили ядрами по противнику. Лицо Скопина горело, дышало волевой силой и спокойствием. Тысяцкий, нервничая, подъехал к воеводе.

— Надо пускать конницу, как бы не накрыли нас!

Скопин хладнокровно ответил:

— Подпустим ближе. Поторопи полк левой руки. — Скопин со спокойствием вынул палаш, лицо его враз окаменело, и он зычно крикнул: — С Богом! За Русь! — и пустил сильной рысью коня.

Сошлись в сече… Какое-то время сапежинцы топтались, затем, не выдержав напора, поворотили коней: Сапега вынужден был запереться в городе. Он отправил гонца к Рожинскому просить скорее подмоги.

…Увидев бегущих воинов, Марина схватила саблю и кинулась к валу. Визжали пули. С быков[53], выбив польскую пехоту, русские садили огнем пищалей. Марина, бледная, размахивая саблей, вскочила на вал.

— Что вы делаете, негодяи! Я женщина, а не потеряла силы духа! Назад, зарублю!

Трое панов бросились к ней:

— Уходи, государыня!

— Трусы! — Она закусила от злости и бессилия губы.

Сапега пытался остановить бегство своего воинства, но его никто не слушал. По русским, выскочив нежданно из-за укрытия, с бешенством ударили донские казаки. До вечера рубились в распутнях, казаки из последних сил удержали город.

— Стянем полки в кулак и ударим, — сказал Делагарди.

Скопин решил переждать.

Через три дня в ставку воеводы прибыла депутация рязанцев, трое дворянских детей. Князь Михайло Васильевич, только что вернувшись со смотра рати, переобувался около стола. Сняв раскисшие сапоги, он прошелся босиком по войлочному полу. В углу шатра, вытянув худые ноги, сидел за составлением донесения королю генерал Делагарди.

Один из прибывших, отмахнув поясной поклон, с великой почтительностью проговорил:

— Тебе, Михайло Васильич, бьет челом подданный дворянин Прокопий Ляпунов и видит в тебе нашего царя. Прими, князь, его грамоту.

Скопин изумленно взглянул на толстого рязанца — не ослышался ли? Не дочитав грамоту рязанцев, он изодрал ее в мелкие клочья, приказав: