Последний Шанс - Антон Смолин

Вскоре мы дошли до пересечения улиц Курчатова и Лазарева. Если пойти прямо по Курчатова — ничего особо интересного не увидишь, там начинается самая длинная улица города — улица Леси Украинки. Она проходит по всему левому краю города и состоит из одних жилых домов-пятиэтажек. А вот на Лазарева есть много интересных достопримечательностей: КБО, ПТУ, детская поликлиника, школа № 3. Поэтому мы пошли по Лазарева. Справа, в самом начале улицы, располагался почтамт, слева — заброшенное шестнадцатиэтажное здание с серпом и молотом на крыше. Мы решили подняться на самую крышу, так как радиационный фон внутри составлял девятнадцать микрорентген в час — довольно небольшой для этих мест, надо заметить. Поднимались по раскрошившимся ступенькам минут десять, заглядывая практически в каждую квартиру. Большинство дверей, как ни странно, были открыты, и причина тому одна — мародёры.

Поднявшись на крышу здания, мы рассредоточились по всей её площади; многие стали фотографировать. С высоты открывалась панорама всего города. Это было… непривычно, печально…Тёмные оконные проёмы брошенных домов смотрели на людей своими пустыми глазницами, словно говоря: «Вот, посмотрите, что вы натворили!..» Глядеть на то, как ветер гоняет по пустынным улицам листья, обрывки старых газет; на разорванные на части куклы посреди улиц было душевно больно. Именно в такие моменты человек задумывается над тем, зачем всё это? — зачем люди придумали атомную энергетику, оружие, машины… После взрыва в тысяча девятьсот восемьдесят шестом сотни тысяч человек потеряли всё, что нажили за долгие годы. Некоторые получили большую дозу радиации и со временем умерли. Чернобыльская катастрофа унесла много жизней, разрушила судьбы тысяч людей, появилась зона радиоактивного заражения, на которой теперь как минимум сотни лет нельзя будет жить, и то — это слишком маленький срок. Старожилы вернулись и живут здесь до сих пор, но что им ещё было делать, ведь нигде их не ждали. Нам их жаль, мы не хотим, чтобы подобное повторилось. Но жаль, пока мы здесь, смотрим на это, а когда окажемся дома, пройдёт, время, всё забудется — и мы опять начнём продвигать прогресс. Проще думать, что чего не видишь — того нет.

Сегодня на вооружении десятка стран, в том числе двух самых крупных сверхдержав — России и США, состоит столько ядерного оружия, что его хватит уничтожить жизнь на Земле тридцать пять раз… Может быть, Чернобыль был тревожным звоночком, мол, пора бы прекращать эти игры?..

Герб с серпом и молотом, что венчал крышу высотки, проржавел насквозь; от него отвалилось несколько небольших деталей. Того гляди, лет через пять вниз упадёт.

Наша экскурсионная группа начала в полном молчании спускаться вниз.

На некоторых этажах несущие стены пошли крупными трещинами. Казалось бы, здесь нет людей всего двадцать лет. Для зданий в обычном населённом городе это разве срок? Они там столетиями стоят. Но, оказывается, дома являются отчасти одушевлёнными. Бред? Тогда почему в любом городе обычные жилые дома, не ремонтирующиеся по сорок лет, с момента постройки стоят, а здесь прошло всего двадцать — и пожалуйста! — всё в трещинах, бетон крошится, фасад проседает. Мародёры? Они только из квартир выносят всё ценное. Во многих домах в Припяти внутри зданий проросли растения. Если такое случается — это значит, что здесь больше никогда не будут жить люди. Потому что город умер, за ним никто не ухаживает. Припять умерла давно. Город без людей — всё равно, что человек без рук — в принципе реально, но ухаживать за собой не сможет.

— Как вы думаете, а в Припяти когда-нибудь будут жить люди? — спросил я у экскурсовода, когда мы вышли на улицу.

Тот немного помолчал и тихо ответил:

— В Припяти — нет, а здесь — скорее всего.

Я понятливо кивнул.

— Это как? — спросила одна из девушек, шагая за блондином.

— Когда здесь спадёт радиационный фон, то возможно, все руины снесут и построят здесь новый ультрасовременный город. И вряд ли его Припятью назовут. Зачем самим на себя беду накликать? Но когда это будет — через пятьдесят лет, сто или двести — неизвестно. Но процентов девяносто из ста, что именно так и случится — чую, скоро каждый километр станет на вес золота. — Экскурсовод пожал плечами.

«Ага, обязательно будет, каждый километр, — подумал я с грустью, — только если мы до этого сами свои земли ракетами не распашем…»

Пройдя до конца улицы, мы оказались рядом с КБО — не старым, располагающимся рядом с центром, а новым. По-другому он называется дом быта «Юбилейный», о чём свидетельствует надпись из больших железных букв на крыше. Здание в ужасном состоянии — с лестниц слезла вся краска, деревянные перилла кто-то снял, зачем — непонятно. Несколько лестничных пролётов обрушились.

Мы прошлись по помещениям.

Место мастера по ремонту электроприборов: комната захламлена, краска с так и не отремонтированной техники сошла. Однако, осмотрев все электроприборы, мы нашли и целые раритеты, неповрежденные. В общем, здание внутри немногим отличалось от остальных домов в Мёртвом городе.

Затем мы вышли из «Юбилейного» и направились к средней школе номер три, которая находилась совсем рядом с домом быта.

Вся территория перед входом в бывшее учебное заведение заросла кустарниками и маленькими деревьями. Над входом висел длинный бетонный козырёк. Всего в здании школы было два этажа.

Группа обошла первый, и, не найдя там ничего интересного, поднялась на второй. На подоконниках в коридоре были аккуратно разложены атрибуты времён работы школы: классные журналы, агитплакаты. Разложили это для того, чтобы их случайно не порвали; не копались, ища их, в пыли и грязи. Журналы сохранились превосходно. Оценки, фамилии, темы уроков, числа — всё было прекрасно видно.

Вот было бы смешно, если бы бывшие жители Припяти — мать с сыном или дочерью (который/которая учился/училась в этой школе до взрыва на ЧАЭС) приехали сюда и мать увидела в журнале кучу двоек, о которых не знала.

Затем, осмотрев все стенды в коридоре, мы стали ходить по классам. В них все парты и стулья были перевёрнуты, шкафы упали и из них на пол беспорядочной кучей вывалились учебники. Какие-то идиоты — туристы выбросили пару стульев в окна.

Во многих классах висели доски, но не на многих из них… сохранились надписи, сделанные двадцать лет назад. Предложения было не разобрать — много букв уже стёрлось, а вот примеры было сравнительно хорошо видно. Конечно, тут отписались люди — туристы: кто здесь был и когда. На одной из досок кто-то прорекламировал известный неофициальный сайт города Припяти.

Наконец мы вышли из школы и направились к дороге. Холодный весенний ветер подул навстречу, заставив меня застегнуть до конца замок спортивки. Хм, в своём красном костюме, я, наверное, очень хорошо выделяюсь на серой, унылой панораме города.

— Всё бы сейчас отдал за пару глотков воды, — раздался печальный мужской голос.

— Что ж вы с собой-то не взяли? — с ухмылкой спросил экскурсовод, глядя на страдающего от жажды мужчину лет пятидесяти с красным лицом и пивным животом.

Тот пожал плечами, смахнул пот со лба.

Мой друг, который за всё это время только бросил в доме быта пару-тройку фраз, склонился к моему уху и тихо произнёс:

— Не знаю, как тебе, Лёха, а мне в этой школе ужас как не понравилось. Просто стрёмно, хотя причин нет.

Я молча кивнул, согласившись с Серёгой.

Остановились мы неподалёку от входа в школу, скинули маленькие походные рюкзаки (у туриста-то такой должен быть) и достали каждый по бутылке с водой.

— А почему у вас у самого воды нет? — спросил тот же мужчина с красным лицом у экскурсовода, принимая бутылку от какого-то доброго парня.

У него и вправду рюкзака не было.

— А я человек привычный, — улыбаясь, ответил тот. — У меня от непрезентабельного вида этого города во рту уже давно не пересыхает.

Он упёр кулаки в бока и повернул голову вправо, разглядывая дом быта.

В этот момент он — одетый в коричневую кожаную куртку, мешковатые штаны и обутый в ботинки с высокой шнуровкой, напомнил мне сталкера из фильма Андрея Тарковского.

К экскурсоводу подошла, повиливая бёдрами, симпатичная брюнетка с пышными формами. Кутаясь в джинсовую куртку, она игриво спросила:

— А как вас звать?

Экскурсовод повернул голову в её сторону, его взгляд упёрся в выпирающий бюст.

— Дмитрий, — сказал он бесцветным тоном.

Похоже, ему не нравились такие вот пустышки, у которых только одно развлекалово на уме.

Он снова обвёл взглядом окрестности.

— А когда можно будет поесть? — с надеждой спросил тот же краснолицый мужчина.

Мы все дружно засмеялись.

— Съешьте шоколадный батончик, — с улыбкой посоветовал Дмитрий.

И вдруг из здания школы раздались слова из старой советской песни: