1913. Лето целого века - Флориан Иллиес

В итальянском парламенте как раз дрались два депутата, когда кто-то вошел в пленарный зал и провозгласил: «La Gioconda ha trovato». Джоконда вернулась! Послание было понято. Дерущиеся обнялись и обменялись поцелуями восторга.

С этой минуты вся Италия была охвачена лихорадкой «Моны Лизы». А Леонардо? Леонардо звали Винченцо Перуджа, ему было тридцать два года, и на момент кражи он работал в Лувре помощником стекольщика. Он помещал тогда «Мону Лизу» в вызвавшую споры стеклянную раму. А так как он ее туда помещал, то он же и знал, как проще всего ее оттуда достать. На ночь он спрятался в музее, вытащил картину, завернул ее в холст, а утром спокойно вышел из Лувра – охранники, хорошо его знавшие, ему лишь кивнули.

Творился полный абсурд. У всех, у каждой уборщицы, каждого историка искусства, каждого архивариуса в Лувре полиция взяла отпечатки пальцев, чтобы поймать вора, потому что тот оставил следы на картинной раме. Но про помощника стекольщика все забыли. К нему, как и ко всем остальным сотрудникам Лувра, полиция даже приходила домой, в его бедняцкую комнату на улице Лопиталь Сен-Луи, 5. Но полицейские не заглянули под кровать.

Именно там, в километре по диагонали от Лувра, целых два года лежало самое разыскиваемое произведение искусства в мире. История обернулась шоком: для Лувра и для парижской полиции. Но вместе с тем она стала и счастливой рождественской вестью. Перуджа в тюремной камере получал бесчисленные письма благодарности, сладости и подарки от признательных итальянцев.

Габриэле Д'Аннунцио написал: «Он, мечтавший о славе и чести, он, мститель Наполеоновых краж, вернул ее через границу назад во Флоренцию. Лишь поэт, великий поэт, способен на такую мечту».

Уже 13 декабря государственные чиновники Франции и историки искусства были во Флоренции, чтобы удостовериться в подлинности «Моны Лизы». Итальянский министр культуры Риччи произнес красивые слова: «Как бы я хотел, чтобы французы признали картину копией, тогда бы „Мона Лиза“ осталась в Италии». Но французы тоже признали в картине оригинал.

Альфредо Джери получил от Лувра вознаграждение за находку, а от французского государства – Орден Почетного Легиона. Леонардо, он же Винченцо Перуджа, был приговорен к семи месяцам тюремного заключения.

14 декабря «Мона Лиза», охраняемая небывалым международным почетным караулом из жандармов и карабинеров в парадной форме, висела в Уффици. В роскошной золоченой раме из орехового дерева ее пронесли по залам, словно во время торжественного шествия. Посмотреть на нее пришло тридцать тысяч человек; итальянских детей освободили на один день от школы, чтобы съездить во Флоренцию и полюбоваться национальной святыней. Затем, 20 декабря, картину салон-вагоном, полным почетных гостей, увезли в Рим к королю Виктору Эммануилу III. На следующий день в Палаццо Фарнезе он передал ее посольству Франции во время символической церемонии. За рождественское время картина еще раз выставлялась в Вилле Боргезе – министр культуры Риччи лично сидел в часы работы возле картины: он обещал ни на секунду не спускать с нее глаз. Ночью за ней смотрела дюжина полицейских. Затем «Мона Лиза» салон-вагоном отправилась в Милан – после того как были приняты строжайшие меры по обеспечению безопасности, картину в течение двух дней можно было видеть в музее Брера. Поездка «Моны Лизы» по Италии была триумфальным шествием, которому не было равных. Мимо какого вокзала ни проезжал бы вагон, народ ликовал и махал ему вслед. Из Милана «Мона Лиза» получила частный вагон в экспрессе Милан – Париж. С ней обходились как с королевой. Поздним вечером 31 декабря «Мона Лиза» пересекла французскую границу. Она покинула Лувр картиной, а вернулась туда мистерией.

В декабрьском номере «Нойе Рундшау» на рекламном вкладыше без номера страницы появляется краткое сообщение Оскара Бие, накануне посетившего Томаса Манна дома: сообщается, что Манн работает над новой новеллой под названием «Волшебная подкова». У Бие настолько неразборчивый почерк, что он его и сам зачастую не может расшифровать. Поэтому Томас Манн весь декабрь занимается тем, что информирует всех написавших ему по этому поводу друзей и знакомых: «Не думайте, будто (новелла) готова. Она, кстати, называется „Волшебная гора“ (Бие неверно прочитал)».

15 декабря Эзра Паунд, великий поэт и один из центральных и наиболее активных культуртрегеров Лондона, пишет письмо Джеймсу Джойсу в Триест. Он просит обедневшего учителя английского прислать ему несколько своих последних стихотворений для журнала «Эгоист». «Уважаемый господин! – начинается это дружелюбное письмо. – После того что рассказывает мне Йейтс, я в силах предполагать, что нас объединяет то или иное отвращение». После этого письма Джойсу кажется, будто он восстал из мертвых. Вот уже и второе письмо пришло от Паунда, он получил от Йейтса стихотворение Джойса «Я слышу: мощное войско…», которое его восхитило. Неимоверно воодушевленный, Джеймс Джойс в тот же день садится и правит обе рукописи. Спустя две недели готовы первые главы «Портрета художника в юности» и рассказы «Дублинцы» – он отправляет их экспрессом Эзре Паунду в Лондон. A star is born.

Ночи напролет доктор медицины Альфред Деблин, пишущий невропатолог и сотрудник журнала Герварта Вальдена «Штурм», торчит в мастерской Эрнста Людвига Кирхнера на Кёрнерштрассе. В который раз Деблин пишет о мужчине и женщине в условиях совместного бытия, о борьбе полов. Например, когда любовница родила от него сына: «Брак – не специализированный магазин сексуальности. Столь же нелепо требовать удовлетворять все сексуальные отношения лишь в рамках своего брака – словно требовать испытывать голод лишь к обеду и только в определенных ресторанах». Кирхнеру это очень понравилось. Летом он сделал гравюры для дёблинского рассказа «Послушница и Смерть», которые в ноябре 1913 года выходят в «Лирических листках» маленького вильмерсдорфского издательства А.Р. Майера. В том же издательстве, в котором в 1912-м выходил «Морг» Готфрида Бенна и в 1913-м его новый сборник «Сыновья». В декабре Кирхнер начинает работать над иллюстрациями к одноактной пьесе Дёблина «Графиня Мицци» – пьесе о кокотках, за которыми Кирхнер наблюдал жадными глазами художника: как они курсируют по Фридрихштрассе и по задворкам Потсдамской площади. Деблин говорит о кокотках: «Сексуальные органы – промышленные инструменты». Это теория той практики, которую расписывает Кирхнер. В этом декабре он предпринимает все новые попытки перевести на язык искусства Потсдамскую площадь, ее обаяние и холод, суетливость и безотнесенность. Меховые воротники кокоток, их розовые лица в бледном инее воротников, эти кричащие зеленые боа – и рядом безликие безвольные мужчины. Кирхнер рисует и рисует, а однажды даже записывает в альбом три слова: «кокотка = женщина эпохи».

Рождественский сочельник на берлинской Клопштокштрассе у Ловиса Коринта.

Его творческое наследие обогатилось еще на один год. Главным образом в Тироле он расширил палитру, нашел оттенок для гор, который доведет потом до мастерства, рисуя озеро Вальхензее. Но сейчас он пока еще набирается сил. Когда рождественский ужин наконец-то позади и пора раздавать подарки, папа Коринт просит детей еще чуточку потерпеть. Он достает мольберт, подрамник и краски. Шарлотта тоже ненадолго выходит, чтобы поискать Деда Мороза. На самом же деле – чтобы в Деда Мороза переодеться. Затем появляется Дедушка Мороз, то есть Бабушка Мороз, и можно начать раздавать подарки. Но свои Ловис Коринт не распаковывает, а только смотрит, не отрываясь, на холст. Энергичными мазками он воссоздает рождественское дерево, теплым светом на нем горят красные свечи. Рядом видно Томаса: он целиком погрузился в изучение своего нового кукольного театра с красными шторками. Малышка Вилыельмина в белом платьице уже распаковала куклу и тянется к следующему подарку. Шарлотта, слева, все еще в костюме Деда Мороза. В переднем левом углу на картине стоит марципановый торт, еще не надрезанный. Но когда Коринт закончил его рисовать в нежнейших коричневых тонах, он вытирает пальцы о тряпку и отрезает себе кусок.

Иосиф Сталин мерзнет в сибирской ссылке.

Эрнст Юнгер наконец-то добрался до Африки. Свежеиспеченный иностранный легионер сидит с сотоварищами в пыльной палатке в Северной Африке близ Сиди-Бель-Аббес. Вместо бескрайней свободы – одна бесконечная муштра. До полного изнеможения в палящую жару – военные сборы, учения, пробежки. И что заставило его наняться сразу на пять лет? Юнгер вновь пытается сбежать – на этот раз из иностранного легиона. Он прячется в Марокко. Но его хватают и сажают на неделю в гарнизонную тюрьму. Как-то он себе совсем иначе все представлял в Африке. И вот 13 декабря посыльный доставляет ему телеграмму: «ГОРОД РЕБУРГ, ОТПРАВЛЕНО 12:06 ЧАСОВ. ФРАНЦУЗСКОЕ ПРАВИТЕЛЬСТВО РАСПОРЯДИЛОСЬ