1913. Лето целого века - Флориан Иллиес

В августе он, одетый во все зимнее, зашел в отчий парник подготовить свое тело к экстремальным условиям. Теперь он чувствует, что созрел для Африки. Годами он под школьной скамьей зачитывался захватывающими путешествиями в сердце тьмы. «В один слякотный пасмурный осенний день я, трясясь от страха, зашел в комиссионный магазин приобрести шестизарядный револьвер с патронами. Он стоил двенадцать марок. Из магазина я вышел с чувством триумфа и прямиком направился в книжную лавку, где приобрел толстую книгу „Тайны черного континента“, казавшуюся мне необходимой».

И потом, с книгой и револьвером в багаже, 3 ноября он отправляется в путь, никого не поставив в известность. Но как на поезде добраться из Ребурга в Африку? К сожалению, в географии он силен никогда не был. Эрнст Юнгер покупает себе трубку, чтобы чувствовать себя взрослее и подбодрить сердце искателя приключений, берет билет четвертого класса и едет от вокзала до вокзала в юго-западном направлении. Он едет все дальше и дальше, сначала в Триер, потом через Эльзас-Лотарингию – Юнгер продирается к цели: в один прекрасный день, после бесконечной одиссеи, 8 ноября он оказывается в Вердене, где вступает в иностранный легион. Его распределяют в 26-ю учебную роту под номером 15308 и увозят в Марсель, там он садится на корабль до своей земли обетованной: Африки. Местная газета сообщает: «Бад-Ребург, 16 ноября. Приманер[51] – иностранный легионер. Унтерприманер Юнгер, сын горнопромышленника доктора философии Юнгера, был завербован во Французский иностранный легион и находится сейчас на пути через Марсель в Африку. Отец горемыки обратился за помощью в Министерство иностранных дел в Берлине. Германское посольство вынуждено связаться с правительством Франции по поводу освобождения Юнгера».

После сыгранной в мае свадьбы Виктория Луиза Прусская и принц Эрнст Август Гамбургский уезжают в ноябре в Брауншвейг. Впервые за последние почти пятьдесят лет правящим герцогом Брауншвейга вновь стал один из рода Вельфов. Молодая пара счастлива. У них будет пятеро детей.

В гарнизонном городке Цаберн в Эльзас-Лотарингии, с 1871 года принадлежащем Германской империи, 28 октября происходит нечто ужасное. Вечером перед казармой германской армии появляется несколько десятков демонстрантов, протестующих против того, что командир полка барон Гюнтер фон Форстнер объяснил своим рекрутам, что все французы «вакес» [52] и: «На французский флаг можете наложить». Эти слова попали на первые полосы местных газет и привели население в ужас. Когда демонстранты поднимают плакаты и агитируют за большее уважение, по приказу командира полка на них выдвигаются три вооруженных пехотных взвода. Среди демонстрантов возникает паника, но немецкие солдаты обрушиваются на них с побоями и задерживают свыше тридцати человек, среди которых и непричастные прохожие. Их запирают в подвале для угля без света и туалета. На это командир полка барон Гюнтер фон Форстнер произносит следующие слова: «Если польется кровь, то, мне кажется, весьма кстати. Командование лежит на мне, и мой долг перед армией – добиться ее уважения».

Пять дней спустя его замечают с труппой солдат, и несколько рабочих обувной фабрики кричат ему «вакес-лейтенант», на что он теряет самообладание и дает одному сапожнику-инвалиду, который не смог убежать, саблей по голове, так что тот оседает, обливаясь кровью.

Уже на следующий день рейхстаг в Берлине обсуждает события в Цаберне. Цабернский инцидент угрожает миру между Францией и Германской империей как никакое событие раньше. Военный министр Германии Эрих фон Фалькенхайн не дает сбить себя с толку открытым правонарушением немецких военных. Он утверждает, будто «галдящие скандалисты» и «подстрекательские печатные органы» виноваты в обострении ситуации. В ответ на это разгораются скандалы в ландтаге, оппозиция возражает против оправдания действий военных вне рамок закона и порядка. Депутат от партии Центра Константин Ференбах: «Военные также подчиняются закону и праву, и если мы дошли до того, что ставим военных вне закона и отдаем гражданское население на произвол военных, тогда, господа: Finis Germaniae!… Это катастрофа для Германской империи». Но настоящая катастрофа еще впереди, потому что главе германского государства Вильгельму II ухарский выпад немецких военных вообще-то по вкусу, и в так называемом Цабернском инциденте он не видит ничего поистине драматичного. Зато воплем реагирует европейская пресса, когда вынесенный командиру Форстнеру приговор, изначально предусматривавший сорок три дня тюремного заключения за умышленное телесное повреждение, высший военный суд в апелляционном порядке заменяет на оправдательный вердикт. Форстнер, как заявили судьи, действовал в «мнимо необходимой обороне», а, следовательно, невиновен. Либеральная «Франкфуртская газета» понимает ужасающий посыл этого оправдания: «Бюргерство потерпело крах. Это подлинный и очевидный знак Цабернского процесса… В конфликте между властью военной и властью гражданской военный суд признал неограниченное господство первой над второй».

В 1913 году основывается фирма «Прада», а в галерее Витторио Эммануэле в Милане открывается их первый магазин элегантных кожаных товаров.

Император Вильгельм в середине ноября едет поездом в Хальбе на Императорский вокзал, затем на каретах путь продолжается до Дубровских лесов. Там в половину второго дня начинается охота, на окруженной сетями территории. Дичь гоняют прямо перед стрельбищем его величества. Два ружейника только и успевают перезаряжать. Когда в 14:45 охота сворачивается, добыто в общей сложности 560 штук дичи. Один император Вильгельм II подстрелил десять ланей и десять кабанов. Вечером, за охотничьим ужином, он выступает с инициативой, что нужно все-таки установить какой-нибудь памятник в честь его меткости.

Ноябрь 1913 года ознаменован самой интимной, самой чуткой и, возможно, самой честной перепиской между Томасом и Генрихом Маннами. Дела у Томаса Манна в этот момент идут не самым лучшим образом. Его жена Катя никак не поправится: кашель, который она месяцами, если не годами пыталась вылечить в санаториях, вновь охватил ее, с большей, чем когда-либо, силой. Кроме того, он впервые залез в долги, не подрасчитал со строительством дома на Пошингерштрассе, который почти готов. Он просит своего издателя Самуэля Фишера об авансе в 3000 марок за следующий роман. А своему брату Генриху он пишет: «Меня всегда в первую очередь занимал упадок, и, вероятно, именно он не дает мне интересоваться прогрессом». И потом: «Но что за болтовня. Плохо, что все невзгоды эпохи и отчизны лежат на человеке, не имеющем силы их выразить. Но и это, надо полагать, тоже часть этих невзгод. Или их удастся выразить в „Верноподданном“? Я радуюсь твоим работам больше, нежели собственным. Ты духом крепче, это главное». И потом, в редком порыве любви к брату: «Конечно, абсолютная бестактность, что я пишу тебе так – ведь что тебе отвечать на это». Но Генрих Манн, который в ближайшие месяцы закончит свой эпохальный роман «Верноподданный», очевидно, знает, что ответить. Его реакция нам неизвестна. Зато известна – Томаса Манна: «За твое умное, нежное письмо благодарю тебя от всего сердца». И затем своего рода внезапное объяснение в любви всем братьям и сестрам: «В лучшие свои времена я уже давно мечтаю написать еще одну большую правдивую историю жизни, продолжение Будденброков, историю всех нас пятерых братьев и сестер. Мы того стоим. Все». Никогда больше он не даст брату так глубоко заглянуть в свою измученную усталостью и сомнениями душу.

Никаких следов «Моны Лизы».

У Марселя Дюшана все еще нет охоты к искусству, зато есть идея. «Можно ли, – спрашивает он себя, – творить произведения, которые не были бы произведениями искусства?» А потом осенью в его новой квартире на улице Сент-Ипполит в Париже появляется вдруг переднее колесо велосипеда, которое он прикручивает к обычной табуретке. Марсель Дюшан рассказывает об этом совершенно ненавязчиво: «Мне просто хотелось, чтобы это было у меня в комнате, как бывает у человека камин или карандашная точилка, разве что только никакой пользы от этого предмета нет. Это приятное устройство, приятное в силу движения, которое оно производило». Дюшана это так успокаивает – вращать колесо рукой. Бесконечное вращение вокруг своей оси доставляет удовольствие. Пока в Париже, Берлине и Москве художники все еще спорят о том, по какому пути должно идти искусство – кубизм, реализм, экспрессионизм или абстракционизм, – молодой Дюшан просто ставит на кухне велосипедное колесо и создает тем самым первый реди-мэйд. Самая ненавязчивая смена парадигмы в истории искусства.

20 ноября Кафка пишет в дневнике: «Был в кино. Плакал».