Плененный принц - К. С. Пакат

никогда не забудет, как во дворце встретился с ним вновь: раб-ученик, простершийся на полу перед его наставником, поднялся. Умопомрачительно красивый, с копной темно-русых кудрей и широко посаженными голубыми глазами. В красоте Каллия всегда было что-то непостижимое; его глаза напоминали недосягаемое синее небо. «Только взглянешь на него – захочешь обладать им», – вечно говорил Нерей.

– Это Каллий, – сказал Аден, поджав губы. – Можешь сохнуть по нему, сколько влезет. По нему тут все сохнут. А он ни на кого и не смотрит. Считает себя самым лучшим.

– Эразм?.. – удивился Каллий. Он замер точно так же, как Эразм; уставился перед собой точно так же, как Эразм; а мгновением позже крепко его обнял и прижался щекой к щеке – то была единственно допустимая ласка для тех, кому запрещены поцелуи.

Аден уставился на них, разинув рот.

– Ты здесь, – сказал Каллий. – Тебя готовят для принца.

Значок отличия Эразм заметил и у Каллия, только гладкий, без львиной головы.

– И меня, но для другого, – объяснил Каллий. – Для Кастора.

* * *

Они не расставались ни на миг, как в садах Нерея, словно и не было трех лет разлуки. «Они как братья», – улыбались наставники своему умилительному сравнению: молодые рабы относились друг к другу точь-в-точь как их венценосные господа.

Вечерами и в перерывах между уроками они беседовали, как казалось, обо всем на свете. Негромким серьезным голосом Каллий говорил на самые разные темы – о политике, искусстве, мифологии, а еще он всегда знал лучшие дворцовые сплетни. Эразм, поначалу смущаясь, впервые говорил о своих самых сокровенных чувствах, об успехах в обучении, о желании угодить.

Изливая душу, Эразм понимал, что по-новому воспринимает красоту Каллия. И что тот превосходит его во всем. Немудрено, ведь Каллий, хоть и ровесник, по обучению опережал Эразма на три года. Просто ученические шелка примеряют в разном возрасте, который определяется не годами. «Тело знает, когда оно готово».

В обучении Каллий опережал всех. У однокашников он вызывал либо восторг, либо зависть, а сам держался особняком. Причем высокомерием он не страдал и частенько помогал младшим. Бедняги краснели, терялись и тушевались, хотя по-настоящему Каллий с ними не разговаривал, ограничиваясь дежурными фразами. Эразм не представлял, почему Каллий его выделял, но очень этому радовался. Когда освободили комнату Ифегина, а его кифару отдали кому-то из новеньких, Каллий сказал:

– Его назвали в честь Ифигении, это имя означает «самый верный». Но если ты падаешь, твое имя никто не помнит.

– Ты не упадешь, – со всей серьезностью заверил Эразм.

В тот день Каллий плюхнулся на траву в тени и, вытянув ноги, положил голову на колени Эразму. Он закрыл глаза, и его длинные ресницы коснулись щек. Эразм едва шевелился, не желая его тревожить и не зная, куда девать руки. Слишком остро он чувствовал сердцебиение Каллия и тяжесть его головы у себя на коленях. Беззастенчивость Каллия очень радовала и очень смущала Эразма.

– Сидеть бы так с тобой вечно, – тихо сказал Эразм и тут же покраснел. Темная прядь упала Каллию на гладкий лоб. Эразму хотелось потянуться и поправить ее, да не хватило смелости. Вместо этого с губ сорвались смелые слова.

Сад наполняли летний зной, птичьи трели, мерное жужжание насекомых. Стрекоза села на стебель перца. Наблюдая за ней, Эразм еще острее чувствовал близость Каллия.

– Я начал готовиться к Первой ночи, – не открывая глаз, мгновение спустя сообщил Каллий.

Сердце у Эразма вдруг забилось часто-часто.

– Когда?

– Меня подарят Кастору на возвращение из Дельфы. – Имя принца Каллий произнес с гонорификом, который употребляли все рабы, упоминая господ: благородный Кастор.

То, что Каллия готовят для Кастора, казалось странным, но по какой-то причине смотритель королевских рабов объявил, что его лучший ученик предназначается не наследнику короля, а Кастору.

– Тебе хотелось бы значок со львом? Ты лучший раб во дворце. И, как никто другой, заслуживаешь место среди королевской прислуги.

– Дамианос не берет рабов-мужчин.

– Иногда он…

– Я не вышел мастью. – Каллий открыл глаза, протянул руку и накрутил на палец локон Эразма.

* * *

По правде говоря, масть Эразма тщательно приводили в соответствие со вкусами принца. Волосы ежедневно ополаскивали ромашкой, чтобы придать им блеск и слегка осветлить, а кожу прятали от солнца. На заре отрочества, проведенного в садах Нерея, она была золотисто-кремовой, а сейчас стала молочно-белой.

– Это самый дешевый способ выделиться, – ворчал Аден, неприязненно разглядывая волосы Эразма. – Естественностью внимание к себе не привлечешь.

– Аден руку отдаст за светлые волосы, – сказал потом Каллий. – Он спит и видит значок принца.

– Зачем ему значок принца? Его же готовят для короля.

– Король болен, – объяснил Каллий.

* * *

Принц любил баллады и песни о войне, которые всегда оказывались длиннее и сложнее для запоминания, чем любовная лирика, которую предпочитал Эразм. «Гибель Инахтоса» целиком занимала четыре часа, «Гипенор» – шесть, поэтому, улучив свободную минутку, Эразм беззвучно декламировал: «Отрезанный от братьев, он Нисоса пытается сразить…», и «Двенадцать тысяч мужей в порыве едином…», и «Без устали мечом своим виктории Ламакос добывает». Эразм засыпал, повторяя бесконечные родословные героев, перечисляя их оружие и подвиги, которые Исагор упоминал в своем эпосе.

Однако в тот вечер, расстегивая свои шелковые одежды и подставляя тело прохладному воздуху, Эразм позволил себе отвлечься на стихи Лектона, томящегося по Арзесу: «В ночи нескончаемой жду…».

О Первой ночи шептались все.

Юношам редко доставались золотые значки. Они считались символом постоянного места среди королевской прислуги. Однако на деле значок символизировал нечто большее. Разумеется, для приватных услуг могли вызвать любого раба, приглянувшегося венценосной особе. Но значок гарантировал Первую ночь, когда раб попадал на королевское ложе.

Рабы со значком получали лучшие комнаты, максимальные привилегии и тщательнейшую подготовку. Не имевшие значка мечтали его заполучить и сутки напролет трудились, дабы себя проявить.

«В мужских садах проявить себя почти невозможно», – заявил Аден, потряхивая блестящими каштановыми волосами. В женских садах, разумеется, значки встречались чаще. Вкусы короля и двоих его сыновей были вполне предсказуемы.

После рождения Дамианоса в Акилосе не было королевы, которая выбирала бы рабов себе в прислугу. Гиперменестра, постоянная любовница короля, имела полные привилегии и держала рабов, согласно высокому статусу, но, по словам Адена, была слишком благоразумной, чтобы делить ложе с кем-то помимо короля. Девятнадцатилетний Аден в этом году заканчивал обучение, и о Первой ночи говорил как человек сведущий.

Укладываясь в постель, Эразм ощущал, каким чувствительным становится тело, но прикоснуться к себе не мог. Лишь имеющие особое разрешение могли трогать его там, чтобы обмыть в купальнях. Порой Эразму это нравилось. Нравилось томление. Нравилось, что он лишает себя чего-то в угоду своему принцу, – вот