Сотый шанс - Николай Стуриков

— Николай, не спишь?

Сосед по койке вздохнул:

— Даже не дремлю, Алексей Федотович.

— Что так? Ведь уже за полночь.

— Думаю, вот подлечите ногу, смогу на нее опираться и тогда попробую…

— Нет, Васильич, я уже не вылечу. Сегодня увезут в другой лагерь.

На двери загремел железный засов.

Офицер из комендатуры визгливо выкрикнул номера.

— Выходи с вещами в коридор!

Воробьев подхватил свое лукошко и узелок соседа — капитана Пысина. Сосед вышагивал с трудом, опираясь на костыль. Левая рука свисала плетью.

Из книги Леонида Соболева «Морская душа»:

«Однажды черноморские летчики-гвардейцы вышли на штурмовку военных кораблей врага, пробиравшихся к Севастополю. Группу вел гвардии старший лейтенант Николай Пысин. В море был дождь, видимость исчезла, только десять-пятнадцать секунд полета отделяло летчиков от мглистой завесы, скрывающей береговые скалы. Соседняя группа вернулась, гвардейцы продолжали поиск. Туман лежал до самой воды, и заданной цели летчикам найти не удалось. Тогда Николай Пысин, пользуясь мглой, прикрывавшей его самолет от береговых зенитных батарей, повернул к севастопольским бухтам. В одной из них под охраной сторожевого катера прокрадывалась в море немецкая БДБ (быстроходная десантная баржа). Гвардейцы утопили оба корабля точной серией бомб, сброшенных со ста метров».

У морских летчиков правило: привозить с места атаки «квитанции».

Прилетев с задания, Николай Пысин доложил, что в таком-то квадрате сбросил бомбы на огромный транспорт, обстрелял его эрэсами. За «квитанцией» выслали разведчиков. Они доставили на базу снимок: транспорт круто накренился на борт. Через час разведчики вылетели еще и вернулись «пустые». На том же месте снимать нечего: вода.

Так было двадцать один раз.

На двадцать второй…

Человек остался в море один…

После бомбового удара по десантным баржам в севастопольской бухте, уже на выходе из атаки, машину Пысина подстерег «мессер». Его огневая очередь по мотору пробила маслопровод. В кабину, на руки летчика, брызнуло пламя. Высоты не было. Стало предельно ясно, что на бреющем до аэродрома, до суши не дотянуть.

Не выпуская шасси, Николай мягко царапнул животом «ила» по зеленой черноморской воде. Пока горящая машина скользила по инерции, Пысин успел открыть фонарь кабины, дернуть грудной карабин, рассупониться от парашютных лямок. На руках он выжался из бронированного короба кабины, выбросил ноги на крыло. Самолет, вспарывая воду, высекал из нее фонтаны. Перед последним кивком, когда тяжелый мотор, перевесив стабилизатор, нырнет в пучину, соскочил, поскользнувшись, с плоскости.

Пысин остался в море.

Ведомые летчики из его эскадрильи сделали круг над своим командиром и ушли на аэродром. Там они скажут… В беде не оставят… А пока…

Летчик, барахтаясь в надувном жилете, достал из аварийного мешка плотно уложенную лодочку. Она автоматически наполнилась воздухом. Это корытце стало теперь для него и новой колыбелью, и новым домом, и спасительным кораблем. Но все могло обернуться и иначе. Ветерок и волна могли подогнать лодчонку к Анапе. А там немцы. Он отстегнул от лодочки красненькие пластинки, одел их на руки, как перчатки, и стал грести в море, подальше от берега.

Расходившиеся волны то рывком выбрасывали старшего лейтенанта на свой пенистый гребень, то бросали вниз, словно он на санках скатывался с крутой горы, когда дух захватывает.

«Если сбивают пилота и он остается «безлошадным» на земле, про такого шутливо или горестно говорят: «Пеший» — по-летному». А как сказать про меня? — невесело размышлял Пысин. — «Пеший» — по-морскому?»

И, не переставая грести, поглядывал на циферблат. Заканчивался четвертый час плавания. На гидросамолет Пысин не рассчитывал — ему при такой волне не сесть. Но катер мог прийти. И летчик увидел его, замахал над головой красными веслами-лопаточками. А тот исчез, продолжая поиск ближе к Анапе. Николай видел, как на море вырастали столбы воды — немецкие батареи стреляли по одинокому кораблику. Тот, увертываясь от снарядов, искал Пысина. И нашел.

Через три часа командир эскадрильи предстал в полку.

А потом Пысин водил свою эскадрилью по другим маршрутам — топил вражеские корабли в неспокойно-хмуром Балтийском море.

Зенитка подкараулила командирскую машину над сушей. Снаряд разорвался в фюзеляже штурмовика. Самолет, перевернувшись, врезался в землю, и свои же бомбы разорвали его.

Сколько прошло времени, пока вернулось сознание, Пысин не знал. Разбитый, измученный, он не понял, где находится. Лежал на соломе в полумрачной комнате. Губы еле слышно прошептали:

— Пить…

Дверь открыл немец в фуражке с высокой тульей.

Пысин все понял. Закрыл глаза.

Немец сказал через переводчика:

— Тебе помог господин авиации — случай. Как это у вас говорят, самолет — в дым, летчик — невредим. Не тужи, у нас поправишься.

Дверь закрылась.

Левой рукой Пысин шевельнуть не мог. Ощупал себя правой. Пистолета, часов, планшета с картой и документами нет.

А как же Золотая Звезда?..

Осторожно, словно боясь, просунул руку к левой груди под комбинезоном. Звезда была на месте. Видать, обыскивали кое-как: недвижимый, никуда не убежит.

Как же теперь быть?.. Конечно же, узнают, что он Герой Советского Союза… Звезду вручил Михаил Иванович Калинин, поздравил, пожелал успехов… Нина говорила: «Не бери ее в полеты…» Не послушал: «Я же скоро вернусь. А если — не дай бог — сгорю, по ней узнают, кто был летчик…» О плене никогда не помышлял…

Как же теперь быть?.. Как сберечь ее?.. Как быть самому?..

«Разговаривать с немцами не стану. И рта не открою».

Рот!..

Будто разрывая сердце, отломил Звезду от планки.

Отломил — и в рот. Заложил поглубже за десну.

Морем его везли из Прибалтики в Германию. Корабль вошел в залив близ Узедома.

Гвардии капитан Пысин смотрел на тяжелые хмурые облака, нависшие над бухтой. Смотрел и думал: как хорошо вынырнуть сейчас из них и с небольшой высоты, с бреющего, рвануть всей эскадрильей по этому вражескому порту, по кораблям, которые прижались в бухте один к другому…

Он не знал, что такие облака всего лишь две недели назад укрыли в своих неласковых объятиях мятежный «хейнкель».

В Гроссмеергофене Алексей Федотович рассказывал Пысину о подкопе в Кляйнкенигсберге, о расстрелянном летчике Девятаеве.

— Какой это был человек! — с болью в голосе выдавил Воробьев. — Кремень! Из дивизии Покрышкина! И какая-то гнида выдала…