Московский бенефис - Влодавец Леонид Игоревич

— Но до этого, — охладил мои мечтания отец, — поможешь немного Мишке. Тут приезжает один господинчик из милой твоему сердцу Германии, и надо будет его хорошо и организованно встретить. Никаких особых застолий с девочками не нужно. Встретить, привезти в «Барму», попить кофе, может быть, чуть-чуть коньячку, но самое главное — доставить его сюда. Так, чтоб ни одна крыса об этом не знала.

— Я пошла, — сказала Ленка, — я не крыса, но все же…

— Спасибо, — поблагодарил Чудо-юдо, не глядя ей вслед.

— Он сам-то хочет сюда, к нам? Или нужно парализант применять?

— Он хочет. Но — не может. Не имеет права, ибо сам он — только менеджер, а его босс меня не понял. Малограмотный, некультурный, недалекий босс. Суть отношений тебе неинтересна, но факт тот, что за ним могут присматривать и свои, и кое-какие любопытнички у нас. Поэтому тебе нужно проявить максимум аккуратности. Самолет прилетает, если все о'кей, в 12.00. Будем называть это по-военному: час «Ч». Итак, «Ч» — встреча, «Ч + 1» — «Барма», «Ч+2» — здесь, «Ч+4» — выезд отсюда, «Ч+5» — снова «Барма» и «Ч+5.30» — «Савой», где должен переночевать наш гость, после чего завтра утром благополучно доехать до аэропорта.

— В отеле мне его тоже стеречь? — спросил я.

— Кто-то там должен быть, но только внизу, наверх не лазить. Я здесь, на месте, уточню, кого он не хотел бы видеть. Это пока не наша забота. Иди, отдыхай, хотя, конечно, отоспался ты и, думаю, за семь дней неплохо, поэтому как следует разомни кости, попарься в сауне, поплавай… И чтоб завтра как штык в 8.30 был у меня на третьем этаже вместе с Мишкой. Будем еще раз уточнять детали и программу визита.

ДЕНЬ «Д», ЧАС «Ч»

Никак я не мог подумать, что такая, в сущности, ерундовая работа, прямо скажем, плевая, может дать такие ужасающие последствия, которые подрубили и все мои радужные планы, и привычный, хотя и странноватый образ жизни, и вообще все, все, все…

Инструктаж, который мы с Мишенькой прошли у отца, оказался на редкость коротким и ничего нового не содержал. Мишка должен был изображать радушного хозяина, надеющегося заключить выгодный контракт с менеджером солидной инофирмы герром фон Адлербергом, бывшим остзейским бароном, а ныне — честным бундесбюргером. Правда, в странах Балтии барон не бывал, ибо его дед удрал оттуда еще в 1919 году вместе с войсками Бермондт-Авалова и немецким добровольческим корпусом. Папа нашего барона пал смертью храбрых в боях за свободу и независимость Великой Германии, будучи полковником вермахта. Сам барон при всем этом отлично говорил по-русски, правда, с некоторым акцентом, свойственным скорее латышам, чем немцам. Для господина 1930 года рождения он выглядел весьма прилично, и хотя при росте за 185 и весе под 100 смотрелся весьма упитанно, пузаном не выглядел.

Мы с Мишкой, одетые весьма прилично, подкатили к трапу симпатичного «Гольфстримчика», на котором герр прилетел из Франкфурта-на-Майне. Подкатили не на «Чероки», разумеется, а на «Кадиллаке». Таможенник, пограничник, немец из генконсульства — все было расставлено на свои места, все формальности предусмотрены в соответствии со сценарием. Несколько ребят пасли подходы, а когда мы наконец покатили к «Барме», впереди и позади «Кадиллака» шли машинки сопровождения. Все было клево и очень культурно. До самой «Бармы».

Я не знаю, что дернуло меня в самый последний момент глянуть на то самое заколоченное досками окно, которое меня беспокоило в последнее время.

Первое и последнее, что я успел заметить, — это то, что одна из досок оторвана. И все… Сделать я ничего не успел. Почти бесшумный шелестящий свист, негромкий трескучий щелчок — и на лбу господина Адлерберга появилось отверстие, а затылок стал похож на разбитую банку с вишневым вареньем, только куда как меньше аппетитно выглядящую… Я, Мишка и вся прочая публика даже не успели сказать «ах!».

Это уже потом, когда Адлерберг грузно упал на выложенную плитками дорожку, ведущую к подъезду нашей фирмы, завизжала Люська и прочие бабы. Это потом кто-то понесся звать «скорую», а секретарь Адлерберга начал названивать в разные инстанции. И, наконец, потом я с Лосенком и парой ребят из охраны понесся туда, к дому, откуда прилетела пуля. Все было потом, когда уже ни черта нельзя было исправить.

Когда я в своем референтском распрекрасном костюмчике вбежал во двор этого дряхлого домишки, то хотел лишь одного: достать киллера на отходе. Хотя прекрасно знал: так не бывает. Ребята, которые садятся на точку, уже известную клиентам, и среди бела дня — в 13.02 по моим часикам — рубят с дистанции в сто метров зарубежного гостя, должны были быть или смертниками, или очень хорошими профи. Смертники, однако, не работают слишком долго. Они люди одноразового применения. Здесь же работал тот, кто учел все. И сколько времени потребуется на выстрел, и сколько на отход. Учитывал даже то, что все подъезды с улицы заколочены, что придется обежать полквартала, прежде чем обнаружится подворотня, ведущая в проходной двор, и то, что из этого проходного двора есть еще один выезд. Я еще на бегу прикинул, что надо закрыть выезд на соседнюю улицу, на бегу прохрипел об этом ребятам машины сопровождения, но все это было уже как мертвому припарка.

Мы вбежали в пустой, провонявший крысами проходной двор, где валялись опрокинутые мусорные баки и просто кучи мусора, сваленные жильцами. Гниль тоже добавила аромата в букет родного города. От нас шарахнулась какая-то старуха, прошипев нам в след:

— Рэкетиры чертовы! Бандюги!

Ребята побежали дальше, а я, чуть приотстав, обернулся к бабуле и показал ей ментовское удостоверение.

— Мамаша, — спросил я, запыхавшись, — вы здесь автомобиля не видели? Не выезжал автомобиль? Минуту-две назад?!

— Не знаю… — ответила она, опасливо оглядываясь по сторонам. — Ничего не видала.

И это, гад, он тоже знал заранее. Даже если и видела эта бабка автомобиль

— не скажет. Никому она не верит, всех боится и за свои семьдесят с хвостиком выучилась четко — не высовывайся! Ей и жить-то всего ничего осталось; а хочется, чтоб помереть дали спокойно.

Никаких машин во дворе мы, конечно, не застали. Лосенок с парнями побежал на чердак, я решил остаться во дворе: вдруг сгонят все-таки с чердака, и мужик попробует уйти через второй подъезд? Конечно, это было самоутешение. Не более.

Я огляделся. Дворик был пустой, замкнутый, посередине заброшенный скверик примерно в одну сотку площадью. Ощипанные деревца, кустики, клумба, Заросшая бурьяном, и скамеечка с отбитой спинкой.

На скамеечке спиной ко мне сидела с книжкой какая-то девушка в темной юбке и малиновом жакете, рядом с ней лежал скрипичный футляр.

— Здравствуйте, — сказал я. Девушка обернулась, поглядела на меня и узнала. Впрочем, как и я ее.

Это была Таня Кармелюк, первая скрипка ресторана «Чавэла». Она же соседка по квартире Николая Короткова (бородатого) и предмет восхищения моего брата, а также квартирантки Марианны.

Наивные огромные черные глаза, немножко рябоватое личико, с легкой одутловатостью и ранними морщинками. Типичное лицо девушки, опоздавшей выйти замуж и погруженной в какой-то странный мир, где причудливо переплетены стихи, музыка, посещения концертов и художественных выставок, стремление искать не выгодную партию «последнего шанса», а принцев, непризнанных гениев, суперталантов, и, в значительной степени подсознательная, мощная потребность в Мужике, который наконец-то придет и возьмет. Плавали, знаем!

— Здравствуйте, — сказала она, кладя палец между страницами, — я вас помню, вы меня подвезли до дому и не взяли денег…

— Как же это я забыл? — кося глазом на подъезд, из которого теоретически еще мог выскочить террорист, но практически уже вряд ли, я дурашливо хлопнул себя по лбу. — И сколько же я забыл с вас взять?

— Я вас спросила, — ее детский, максимум семнадцатилетний голосок был много очаровательней всего остального, — но вы сказали, что не обеднеете…

— А-а… — сказал я, видя, что, похоже, она испугалась, будто я сейчас начну с нее миллион баксов требовать, — Наверно, так и было. Что читаете? Про любовь или про секс?