Московский бенефис - Влодавец Леонид Игоревич

Впрочем, навряд ли я успею всем этим заняться. Сын мой уже не юноша, ему за сорок, он, я полагаю, справится с этими делами лучше, чем я… Умирать тоже нужно вовремя…

В одном лишь я могу упрекнуть себя — я не сумел сохранить те четыре таинственных перстенька, которые могут дать мне такую силу и власть, какой позавидовали бы все короли мира Первый из них достался мне задолго до всех остальных, полученных мною после поимки Мерседес. Тогда я еще не знал о них ничего.

Дело было после одной из неудачных экспедиций в поисках таинственной золотой страны Эльдорадо, которую я предпринял, будучи совсем молодым офицером на испанском корабле, которым командовал сеньор Гильермо Безносый. Это был странный человек, все время выбиравший между честной жизнью и пиратством, а потому не преуспевший ни в том, ни в другом. Ему не стоило вообще ввязываться в авантюры, ибо для них он был слишком прямодушен и благочестив. Но для честной службы Его Католическому Величеству он был слишком романтичен и не любил рутины, субординации, порядка… Он хотел разбогатеть, но при этом остаться с чистыми руками. Если для меня, человека практического склада, богатство было целью, а поиски — средством, то для него все было наоборот. К сожалению, об этом я узнал лишь после того, как ввязался в безумно опасное, но совершенно бессмысленное путешествие к верховьям Ориноко на гребном баркасе.

Нас было тридцать человек, половина из которых была готова зарезать другую половину, дабы удвоить свою долю добычи. Сеньор Безносый набирал свою команду по самым мрачным притонам Испанской Вест-Индии, не брезгуя ссыльными и каторжниками. Он хотел сделать их счастливыми. Дон Кихот Ламанчский, не правда ли?

Когда немалая часть наших людей отдала Богу душу от лихорадки, укусов змей и пауков, а двоими даже полакомились кайманы, те, у кого хватило здравого смысла не соваться дальше в этот «зеленый ад», попросту угнали баркас, бросив нас четверых на берегу этой сумасшедшей реки на съедение москитам и прочей дряни. Не знаю, добрались ли они до устья, где нас ожидал корабль, и дождался ли их первый помощник Безносого. Никогда больше в жизни я их не видел, как, впрочем, и этого корабля.

Я вполне понимал тех, кто дезертировал, мне было жаль только, что они не взяли меня с собой, полагая, что я слишком предан Безносому. К тому же именно в этот день, как ни странно, мы решили, что те, кто удрал, оставили с носом самих себя.

Дело в том, что мы нашли недоеденный кем-то труп индейца, на пальце которого был перстень с крестом. Отчего-то Гильермо подумал, что мы почти у цели и Эльдорадо где-то неподалеку. Напрасно я разубеждал его, указывая на то, что перстень с крестом скорее всего снят с какого-нибудь дурака-европейца, подобно нам забравшегося в это чертово место. Сеньор Безносый имел неудержимую фантазию, и потому придумал себе в утешение версию о том, что некие конкистадоры лет сто назад нашли Эльдорадо и устроились там на постоянное жительство.

Те двое ребят, что оставались с нами, поверили, потому что это был сладкий миф, который застилал им глаза и заставлял надеяться на то, на что надеяться не следовало. Оба они умерли после того, как еще месяц пробирались вместе с нами все дальше к верховьям, хотя никто, разумеется, не знал, где эти верховья находятся.

После того, как мы с Безносым остались вдвоем, он наконец-то подумал, что кое в чем ошибся. Мы забрались уже так далеко, что выбираться было поздно. Видимо, сеньор Гильермо до того переживал свою ошибку, что однажды ночью взял и повесился, предоставив мне самому решать, что делать дальше. Уже за это я ему благодарен. На память о нем я взял перстенек с крестом, который надел на безымянный палец левой руки.

Не знаю почему, но я продолжил путь вверх по реке, то есть полез в горы. Дело в том, что Ориноко — река очень странная. Она сперва течет с востока на запад, потом поворачивает под 90ё и течет с юга на север, и наконец, сделав еще один поворот на 8 румбов, течет с запада на восток, к океану. Мы, естественно, начиная от устья, прошли все в обратном порядке, то есть сперва плыли с востока на запад, потом — с севера на юг, и наконец — с запада на восток. В моем полубредовом сознании мелькнула мысль, что к океану я выйду быстрее, если полезу дальше в горы.

Не помню точно, где я упал замертво. Жаль, что я не смог отметить эту точку на карте и с гордостью показать: «Вот, джентльмены, это то самое место, где я первый раз умер!» Да, там я должен был умереть и быть сожранным грифами, червями и прочими любителями падали. Но меня не съели даже индейцы, наткнувшиеся на мой обтянутый кожей и обрывками одежды скелет, в котором по непонятному недоразумению еще билось сердце. Возможно, они не питались человечиной вообще, а возможно — не сочли меня аппетитным. Мяса на мне, повторяю, практически не было.

Все формальности, связанные с принятием в индейское племя, я тоже не запомнил. Не сохранилось в моей памяти и то, сколько дней я провалялся в индейской хижине под наблюдением старухи-знахарки. Остались в памяти только несколько последних дней, когда я уже начал осознавать, что жив и выздоравливаю.

Удивительно, но я почти сразу стал понимать язык этого племени, хотя никогда раньше не видел таких индейцев. Внешне они сильно отличались от тех, которых я до сих пор видел. Кожа у них была лишь немного темнее, чем у меня, а черты лица многих из них походили на европейские. Средний рост и мужчин и женщин намного превосходил средний рост тех индейских племен, с которыми мне доводилось встречаться ранее. И волосы у многих из них были не смолисто-черные, жесткие, а каштановые или даже русые. Рыжих и соломенных блондинов я, правда, не встречал, но голубоглазых в этом племени было немало.

Я видел, что и в обиходе у них много таких вещей, которые у здешних индейцев, далеко отстоящих от испанских и португальских поселений, обычно не встретишь. Например, посуда, в которой они варили свою пищу, была гораздо изящнее и легче, чем та, которую я видел у других племен. Заметно мастеровитее они обрабатывали камень и кость, плели из травы подстилки…

Они говорили кратко, и слова были не более чем из двух-трех слогов. Вся фраза высказывалась за пару секунд, но понималась как длинное английское или испанское предложение не менее, чем из двадцати слов.

То, что я их понимал, было следствием таинственного явления, какого-то ясновидения или прочтения мыслей.

Но еще более интересным и таинственным было само отношение ко мне. Я оказался божком, которому поклонялись! Очень скоро мне удалось понять, что дело не во мне самом, а в перстне, который был на моей левой руке. Он, этот перстень, похоже, был индейцам знаком. Возможно, тот бедняжка, с которого мы этот перстень сняли, был из этого племени и числился у них таким же божком, пока это ему не надоело. Удрав, он погиб, но перстень вернулся к племени вместе со мной.

Однако о том, что у перстня куда более длинная история, я узнал лишь несколько месяцев спустя, когда повстречал старика-отшельника.

Этот отшельник среди соплеменников почти не появлялся. Он жил в горах, в пещере, вход в которую прикрывали густые заросли. Даже в одном шаге не удавалось разглядеть узкую щель в скале, через которую нелегко было протиснуться. Ни одна женщина из этого племени войти в пещеру не могла, среди мужчин таковых почти не было. В основном к отшельнику проникали только дети, которых он учил наукам жизни в горных джунглях и прекращал обучение тогда, когда молодой человек переставал проходить в пещеру.

Я встретился с отшельником случайно, когда бродил вокруг поселения, пытаясь определить, как же отсюда выйти к Ориноко и попробовать добраться до океана.

Исходив немало троп, протоптанных охотниками, и убедившись, что ни одна из них не ведет к реке, я решил возвращаться. Вот тут-то из-за деревьев и вышел этот седовласый худой человек, одетый в странную хламиду из каких-то мягких листьев, напоминавшую по форме старинную кольчугу. Он обратился ко мне, не открывая рта, но у меня в голове зазвучала английская речь! Он говорил, точнее, каким-то способом передавал мне правильные английские фразы! Мне, ирландцу, придумать такие было не под силу.