Картина Сархана - Рагим Эльдар оглы Джафаров

подойти к шлюхе. Эта фраза прозвучала в голове Лизы голосом Парсли. Лиза пощелкала пальцами, помогая себе думать. В случае с Николь она мгновенно додумалась, нет, даже не додумалась, а уловила ее секрет, увидела уязвимость, с которой та не может соприкоснуться. Но вот с Парсли все было очень трудно.

Мало ли от чего можно защищаться гордыней! Да, судя по его жизни, буквально от всего! Он почти открытым текстом посылал весь мир к черту, и мир был ему за это благодарен. Если вспомнить те же похороны, люди, которых он открыто презирал, пришли и попросили добавки. Зачем же ты умер, кто же нас теперь презирать будет, мысленно передразнила Лиза присутствовавших на церемонии.

Но тут же вспомнила вдову и едва не вздрогнула. Жена любила его всем сердцем. Лизе вдруг стало обидно за нее. Почему она любила человека, который меньше всего был этого достоин? Он не только вел себя как подонок, причиняя ей боль, но еще и выстрелил себе в рот, только сделав жене больнее. Или наоборот – возможно, это был единственный способ прекратить ее страдания в браке. А что было бы, если бы Николь смогла пережить уязвимость? Стала бы она настоящей женщиной, как Пиноккио стал настоящим мальчиком? Лиза хихикнула. Но ведь простое принятие уязвимости не делает женщину женщиной. Да и в целом, вдруг подумала Лиза, почему бы не оставаться мужчиной, сохранив при этом уязвимость? Как бы то ни было, если бы Николь приняла свою слабость, стала бы другим человеком. И совсем не важно, какого пола. Но до тех пор, пока она держится за свой гнев, ничего не изменится.

Что-то отвлекло Лизу от мыслей. Она неожиданно вернулась в реальность, будто бы только что проснулась. Медленно моргнула несколько раз и осмотрелась. Де Йонг сидела на том же месте в той же позе. И проклятый карандаш по-прежнему покоился в зажиме. Лиза устало вздохнула и поджала ноги под себя. Чуть повернулась и привалилась спиной к спинке кресла. Оказывается, у нее затекло буквально все тело. Свинцовая усталость заполнила конечности. Лиза похвалила себя за выбор кресла. На диване было бы не так мягко.

Она снова посмотрела на де Йонг. Ничего, конечно же, не изменилось. Лиза покачала головой. Бабка могла бы уже начать рисовать! Могла бы хоть немного уважения проявить! Неужели она не понимает, что Лиза устала сидеть на этом кресле? Ну и черт с ней, подумала Лиза, не поймала момент – ее проблемы. Я сделала все, что могла. Она неожиданно ловко для самой себя свернулась в клубочек и положила голову на подлокотник. Если процесс растянется надолго, то она хотя бы поспит.

Почему-то перед глазами снова встала проклятая фотография. Зачем Сархан это сделал? Каждый человек на этой фотографии чего-то да стоит. У каждого своя история, своя жизнь. И не похоже, что очень легкая. Даже у зятя мэра – Парсли. От хорошей жизни ведь не суют ствол в рот. Скорее наоборот – жизнь у всех на этой фотографии больше напоминает борьбу. Неужели они заслужили такое отношение? Один щелчок затвора фотоаппарата – и все они мгновенно превратились в уродов. Все, кроме Лизы, пожалуй. Хотя тоже не факт.

У нее перед глазами почему-то оказалась Миллер. Ее поза и лицо особенно хорошо отпечатались в памяти. Она смотрела в объектив широко раскрытыми испуганными глазами и прикрывала рот рукой. Лоб прочертили неведомо откуда взявшиеся морщины. Казалось, лоб и вовсе принадлежит другому человеку. Какому-нибудь здоровенному мужику с лоснящейся от жира лысиной.

Лизу передернуло. Как ни крути, жуткое зрелище. Но ведь Миллер не такая на самом-то деле. Возможно, она не страдает от избытка такта и вежливости, но, кажется, жесткая манера держаться связана с плотным графиком работы, а не с вредностью. Лиза вспомнила, как Миллер приехала на похороны в последний момент, одетая совершенно неподобающим образом. Можно предположить, что она приехала с тренировки или с репетиции. И после похорон куда-то торопилась. На другую репетицию?

Лизе по какой-то совершенно необъяснимой причине стало жалко балерину. Она ничего не знала о жизни Миллер, но была уверена, что девушка живет одними лишь бесконечными тренировками. Годы напряженной ежедневной работы. Строгая диета и подсчет калорий, подумала Лиза. Наверняка. То есть после изнурительных тренировок Анна даже не может съесть какую-нибудь восхитительную гадость. Чипсы, например. Вся жизнь сфокусирована в танце. Ради чего вообще такие жертвы? Что взамен? Вот это ужасное фото? Неужели Миллер не заслужила чего-то лучше, чем такая постыдная слава?

«Грешники», припомнила Лиза прилипшее к фотографии название. Оно подходило снимку. Уж куда больше, чем то, которое дал ему автор, – «Равнодушие». Лиза поняла, что не сможет уснуть, а лежать ей надоело. Она села в кресле и потянулась, широко раскинув руки. Посмотрела на де Йонг. Та сидела в прежней позе, на бумаге так ничего и не появилось. Лизе показалось, что бабка даже не дышит. Возможно, она давно умерла и теперь превращается в мумию.

Последняя мысль показалась Лизе смешной. Лиза представила, что у де Йонг внутри пусто. Что-то в этом было символическое. Что там у нее за грех на фотографии? Зависть? Вот у нее от зависти все внутренности и сгорели. Лизе понравилась эта идея. Перед глазами возникла пустыня. Не разноцветная, как, допустим, около Дахаба, где кажется, будто кто-то специально насыпал песок всех возможных цветов, а настоящая, с барханами. Почти монохромная.

Вскоре Лизе надоело представлять песок. Она откинулась на спинку кресла, положила руки на подлокотники и закинула ногу на ногу. Не думая о чем-то конкретном, пожевала губы. Нетерпеливо побарабанила пальцами правой руки по подлокотнику. Взгляд сам собой уперся в настенные часы. Она не засекла, во сколько они начали работать, но вдруг болезненно резко ощутила, что время уходит. Она рассиживается тут без дела, получая не самые большие деньги, хотя могла бы потратить эти часы куда эффективнее. Можно сколько угодно размышлять об искусстве, безумии, особенностях восприятия и фокусах сознания, но это не приносит денег. А деньги ей нужны. Очень.

Ей почему-то вспомнился Джонсон. Этот человек был для нее главной загадкой во всей семерке. Его и вовсе как будто не было. Лиза вспомнила, как на похоронах Парсли он договаривался с каким-то чиновником о контракте. Если верить словам Саймона, конечно. Ей вдруг пришел в голову прекрасный образ. Если бы она рисовала абстрактную картину, на которой изобразила всю семерку «грешников», то Джонсона она не рисовала бы вообще. Оставила бы пустое место между ней и де Йонг.

Лизу