Русский Рэмбо для бизнес-леди - Александр Звягинцев

– Что там?

– Смотри сам.

Скиф в недобром предчувствии отдал пакет Ане, и та опасливо вскрыла его.

В пакете было свадебное платье Ольги и конверт с надписью: "Любимому Скифу от нелюбимой бывшей жены".

Аня, вспыхнув, ушла на кухню. Скиф вскрыл конверт.

В письме было всего несколько строчек, и написано оно было на бланке фирмы "СКИФЪ":

"Ты прав! Ты во всем прав – такая дрянь, как я, не имеет права на жизнь… Не осуждаю тебя… Твой приговор справедлив. Если не ты это сделаешь – сделает кто-то другой…

Похорони меня в этом платье, ты помнишь его?..

Прошу тебя только об одном. Нику не забирай у отца.

Не ты, а он сможет дать ей все и воспитать как надо.

Нику не забирай у отца!"

Письмо было написано в день гибели Ольги.

– Она что? – спазма душманским арканом перехватила горло Скифа. – Она думала, что я… Что я собираюсь убить ее, да?..

– Подделка, – вложил письмо в конверт Шведов. – Обыкновенная подделка. Но подпись подлинная – Коробовой. Руководители фирм на случай своего отсутствия иногда подписывают чистые бланки.

– Значит, в конверте было другое.., письмо? – спросил Скиф.

– Было, – кивнул Шведов и протянул сложенный лист бумаги. – Чтобы получить его, пришлось побывать в квартире экс-генерала Кострова в.., в его отсутствие,.

Дрожащими пальцами Скиф развернул второе письмо.

"Любимый мой, вот и состоялось свидание с судьбой. Она такая обманщица!.. Рано или поздно приходится платить по счетам, куда деваться!.. И самый большой счет – за преданную мною любовь к тебе.

Пришел ты из своих пустынных горизонтов, и поняла я – у любви нет цены: ни в долларовом, ни в карьерном, ни в каком ином эквиваленте… Цена ей – жизнь.

А поняв эту простую истину, я не могла больше делать ставки на "ярмарке тщеславия". Неважно теперь, кто и каким образом отомстит мне за это… Не верю никому, только тебе. Если со мной что-нибудь случится, похорони меня в этом платье – ты помнишь его?.. А потом скорее забудь меня и не печалься, любимый. Умоляю, не отдавай Нику моему отцу! Не отдавай Нику моему отцу!!!"

– Ее убили? – сдавленным хрипом спросил Скиф.

– Теперь уже никто не скажет: женской интуицией почувствовала конец и написала тебе это письмо, – ответил Шведов.

– Для пользы дела я возьму их. Эти письма у меня будут сохраннее, не возражаешь? – спросил Шведов. – Я с них ксероксы снял. Ксерокс с подлинного, смотри, даже у нотариуса заверил. Храни для дочери.

И еще… Пощупай Романова. Скажи ему, если спросит, что твои казачки из багажника тогда изъяли этот пакет. Они, мол, у меня всегда на стреме, думали, мину подсовывают.

– Для какого дела?

– Многая знания – многая печали, поверь мне, Скиф, – невесело усмехнулся Шведов и, протянув ему еще один конверт, продолжил:

– Мы перехватили телефонный разговор Коробова с Костровым. Отец по требованию Ольги, не зная еще о ее гибели, отправил в Москву Нику. В письме указано, куда и когда она прибывает. Даны установки. Будь осторожен.

Скиф взял конверт и молча крепко пожал руку Шведову.

Глава 27

В шестидесятых и семидесятых генерал-лейтенанту ФСБ Егору Дьякову, сыну врача из кержацкого тобольского села, самому мечтавшему в юности о скальпеле хирурга, пришлось во многих странах мира тянуть лямку разведчика-нелегала.

В идиотских фильмах, которые генерал на дух не переносил, нелегалы в чужих странах вращаются среди сливок общества и выуживают секреты у обольстительных дам в постели. В жизни это – тяжелый, грязный труд, чаще всего среди человеческого отребья, требующий исступленной работы мозга, собранной в кулак воли и звериного ощущения постоянной опасности, к которой невозможно привыкнуть.

В конце пятидесятых советская внешняя разведка стала пополняться сынками партийных и чиновных бонз. Некоторые из них, попадая за рубеж, перевербовывались иностранными спецслужбами, сдавая с потрохами разведсеть родной Конторы. Часто и по своей воле становились невозвращенцами, выдавая себя за жертв коммунистического режима.

В те годы по заданию Центра Егор Дьяков осуществлял за рубежом несколько хирургически точных акций по ликвидации таких "двухстволок", тех, кто стал работать против своей страны. Ему также приписывали ликвидацию предателя, выдавшего американцам легендарного разведчика-нелегала Абеля. После этого к Егору Дьякову накрепко припаялась кличка – Инквизитор. Коллеги и даже начальство стали побаиваться этого аскетичного человека с непроницаемыми глазами, свободно владеющего многими европейскими языками.

В середине восьмидесятых Инквизитора отозвали из-за рубежа в Центр.

Перестройку он вначале принял всем сердцем. Понимал, что она необходима для оздоровления всей жизни народной и для зашедшей в тупик экономики страны. Но события последующих лет заставили его глубоко разочароваться в самой перестройке и во всех ее авторах. События августа девяносто первого и особенно октября девяносто третьего года он воспринял как свои личные трагедии.

Нет, он не сожалел о крушении тоталитарной коммунистической системы. За годы, проведенные на Западе, Дьяков убедился в преимуществе рыночной экономики. Положа руку на сердце, не сожалел и о развале Системы. Построенная по принципу Золотой Орды, Система изжила себя, и с этим надо примириться, считал он.

Но, к его безграничному удивлению, к власти пришла масса случайных людишек. Нашлись даже и такие, которые очень быстро побратались с криминальными авторитетами и с проходимцами всех мастей.

"…Закружились бесы разны, словно листья в октябре!" – ошеломленно повторял Инквизитор. Примириться с этим было выше его сил.

Российская служба безопасности, созданная на развалинах всесильного КГБ, не могла противостоять "бесам". Многие профессионалы были изгнаны в ходе бесконечных реорганизаций. Часть из них, не имея средств к существованию, пополнила полукриминальные и криминальные структуры, ставшие серьезным противником органов безопасности, заставляя их отвлекать на себя и без того скудные силы.

Чем больше Инквизитор наблюдал за такими, как Коробов и Костров, за разжиревшими на барышах чиновниками, за бритоголовыми хозяевами жизни, чем больше вглядывался он в этих бастардов времени, тем больше в нем вызревала ожесточенная решимость вести с "бесами" войну – не на жизнь, а на смерть.

Теперь он не по приказу Центра, по жестокому приказу своей души осознанно и добровольно принял на себя миссию ИНКВИЗИТОРА.

К нему вернулись былая хитрость и расчетливость разведчика-нелегала, тренированная годами воля снова собралась в кулак. Внешне это никак не проявлялось. Он оставался все тем же аскетом и педантом, не прощающим подчиненным даже мелких проколов, но неизменно выводящим их из-под ударов высокого начальства и потревоженных ими "бесов".

Используя сексотов, сохранившихся со времен КГБ, Инквизитор терпеливо, как паук, развешивал для "бесов" по всей стране паутину, в которой они, по его убеждению, рано или поздно должны запутаться.

Не показываясь публично на людях, в тишине своего старомодного кабинета он разгадывал самые хитроумные комбинации боссов преступных кланов, которых заносил в свою зашифрованную картотеку и с которых теперь не спускал непроницаемого инквизиторского ока.

Он понимал, что пока ему до всех не добраться, и готовился к часу, когда новая метла начнет мести по-новому…

О ненависти к "бесам", клокочущей в душе Инквизитора, мало кто догадывался, разве что полковник Максим Шведов, работающий с ним по делу под кодовым названием "Кавказский след". Именно в этом деле по тайным поставкам оружия в кровоточащие районы Кавказа из расформированной Западной группы войск четко прослеживалась связь между московской чиновной мафией, известными политиками и некоторыми потерявшими честь и совесть генералами. Инквизитор с полковником Шведовым предельно осторожно, чтобы не спугнуть "бесов" раньше времени, отрабатывали эту связь.

Лямка разведчика-нелегала не дала в свое время Инквизитору возможности иметь семью и детей. Вся его семья – он сам и его огромный бладхаунд. Единственная в мире собака, не умеющая лаять и не относящаяся к волчье-шакальей группе. Впрочем, и самого Инквизитора трудно было отнести к какому-либо распространенному человеческому типу. Как и его пес, он не относился к породе "волчье-шакальих", заполонивших ныне коммерческие офисы, модные тусовки и коридоры власти. В Максиме Шведове, в этом строптивом мужике. Инквизитор увидел как бы самого себя в молодости и обрел надежду на свое продолжение, пусть не в генетическом, а лишь в духовном плане.

С продуманной ненавязчивостью он передавал Шведову свой богатый опыт разведчика, понимая, что тот обречен провести всю жизнь на переднем крае борьбы. По этой причине именно Шведову не прощал малейших ошибок.