«Русские идут!» Почему боятся России? - Лев Вершинин

Любезные мои конфиденты

Что пчел не передавивши, меду не есть, Роман Мстиславич, конечно, был прав. Но кончил плохо. Поскольку пчелы пчелам рознь, а без гарантии, что передавишь, улей лучше не трогать. В отличие от галицкого князя, Матушка была умна. Даже с избытком. Рожденная немкой, она принимала, как данность, что маленький пфенниг большую марку бережет. Ставшая русской, знала, как оно бывает, когда коса, пусть сколь угодно острая, находит на камень. Но и про свято место, которое пусто не бывает, тоже помнила. И, читая донесения о появлении близ Камчатки судов под флагами с Юнион Джеком, а то и лилиями, исходила из того, что волостями на Руси только враги народа разбрасываются. А потому, обнулив Анадырск, – вот и пфенниг сбережен, и коса в сохранности, – от идеи все-таки уложить ванек-встанек на обе лопатки не отказывалась. Просто взяла тайм-аут. По истечение которого, в 1776-м, повелела сибирским властям приложить все усилия для «введения тех чукоч в подданство наше».

Но не мытьем, по старинке, а катаньем.

Чтобы сами попросились.

А уж как сего достичь, это, судари мои, сами думайте, я одна и всего лишь слабая женщина, а вы сильные мужчины и вас много….

Задачка была та еще. Желанием «поддаваться» чукчи не горели. Правда, и русских особо не задирали, но к корякам за зипунами ходили ежегодно и не по разу за год. Говорить же не то чтобы отказывались, но для этого их еще ж нужно было поймать и уболтать. К тому же не абы кого, но такого умилыка, к которому тундра прислушается. И вот, в 1775-м, крупный (130 копий) отряд таких добытчиков, гоня домой захваченных оленей, столкнулся в тундре с парнем по имени Николай Дауркин, воспитанником Павлуцкого (Дмитрий Иванович нередко подбирал после боя сирот, крестя их и устраивая, но к Тангытану (Николке) привязался и оставил при себе). По смерти майора Николай служил в казаках, дезертировал было, затем передумал и шел с повинной.

Встреча вышла изрядно драматическая, но с хорошим финалом. «Догнали, – вспоминал один из очевидцев, – схватили за правую руку, тот дергает, дергает, вырвать не может. «Если я стал для тебя дичью, убей!» – «Нет, не для смерти, для жизни тебя схватил, не для темноты, для смотрения. Сердце твое не хочу достать». – «Э-э!» – «Почему лицо твое как у настоящего человека? Кто ты?» – «Я – Взращенный таньгами». «А-а! Будь нашим товарищем, совсем нашим, указателем пути!» – «Согласен»…». В общем, так или этак, но чукчи развернули нарты и вместе с Николаем двинулись в Гижигу, говорить с таньги о мире. Сперва вышло неладно: стороны друг другу не доверяли, а ночью чукчи, не утерпев, еще и угнали у местных коряков десяток оленей. Последовал рейд (иные называют его «последней битвой войны», были жертвы, – 54 чукчи и 2 казака, – были пленные, 40 женщин с детьми, но все же вовремя остановились.

А в марте 1778 года Дауркин, по поручению коменданта Гижиги капитана Тимофея Шмалева, свел-таки шефа с умилыками Омулятом Хергынтовым, якобы «главным тойоном» тундры, и Эоэткыном Чымкыэчыном, именовавшим себя «главным тойоном моря». На сей раз вышло не комом. Оба вождя присягнули России. Безусловно, только от своего и своих стойбищ имени, не более, но все же были они, видимо, реально авторитетны, потому что уже к 1782-му при их посредничестве на тех же условиях, – обязавшись оставить коряков в покое, – «стали подданными» России все роды анадырских «настоящих». Взамен указом императрицы на десять лет получив освобождение от всякого ясака (о золоте тогда еще не слыхали, а так ничего путного у них все равно не имелось, если же имелось, то легче было выменять…) и сохраняли полную автономию. По сути, все, чего хотели от них «таньгины», это не обижать «не настоящих», не ломать гербовые столбы, подтверждающие суверенитет России в регионе, и сообщать властям, если, паче чаяния, приплывут вовсе уж «чужие». Но до реального подчинения было очень далеко. Хотя…

Конец истории

Как писано у мудрого Кирилла Еськова, «Зачем убивать, если можно купить?». Взять с «настоящих», по большому счету, было нечего. Разве что оленей, но теперь, когда они их перестали угонять, доход за счет неугона превышал возможный ясак. Зато чукчам русские товары очень, – к прогрессу привыкаешь быстро, – нравились. Табак, например, чай, сахар, соль. Скобяные изделия тоже хорошо шли. И платили щедро, не очень торгуясь. И своим, – взятым от кита, да тюленя, да оленя, да моржа, да белого мишки, – и заморским. На тот же табак, у американских эскимосов тоже популярный, задешево выменивали самые дорогие меха, от бобров и куниц до седых соболей, черных лис и голубых песцов.

Очень скоро и надолго вперед меновая ярмарка на Анюе, близ Ангарской крепостцы, закрутила обороты на многие сотни тысяч целковых. Тороватые люди, умеючи, за два-три торга делали состояния, выходя в «миллионщики». Конечно, правительство старалось свой интерес блюсти («Никто не имеет права торговать пониженной ценой, напротив того, каждый обязан тщиться дабы поднять цену елико возможно, так чтобы больше выгоды было на нашей стороне», – требовали Правила чукоцкой торговли, принятые в 1811-м и обязательные к исполнению под страхом «волчьего билета»), но чукчи были не в обиде. Им хватало. Тем паче что те же правила предусматривали такой же «волчий билет» за «обмер чукотцов, обвес и протчие обманы». В общем, таньги, наконец, образумившись, начали делать то, для чего духи их создали. А это, однако, хорошо. И обижать перестали. А это, однако, еще лучше. Раз так, то и драться незачем.

Вот и жили «настоящие», согласно Указу «Об управлении инородцев» от 1822 года причисленные к народам, «не вполне покоренным», по своим законам, судясь своим судом, платя ясак, «какой сами пожелают», а к русским исправникам обращаясь только по своей необходимости. «В сущности же, – писал капитан Александр Ресин, побывавший на Чукотке с губернской инспекцией аж в 1885-м, – весь крайний северо-восток не знает над собой никакой власти и управляется сам собой. Каждый родоначальник есть полноправный властелин над своим родом». Соседи им завидовали. И не только коряки с юкагирами, «обмер и обвес» которых закон специально не воспрещал, но и таньгины. Владимир Тан-Богораз, в самом уже конце XIX века, видел несколько русских, «ушедших в чукчи» и очень этим довольных. Да, если уж совсем на то пошло, и все были довольны. Власть не грабила, обеспечивала подвоз товаров и старалась держаться закона, чукчи в ответ не буянили и приносили державе доход, а в крае царили мир и порядок. В чем, по сути, и есть и смысл, и цель жизни настоящих, уважающих себя Империй…

Глава XXV. ТУСКЛАЯ, ТУСКЛАЯ САГА (1)

А теперь, покончив с кровопролитием, очень нехарактерным для истории движения России на восток, давайте сделаем паузу. Хотя бы для того, чтобы лучше понять, как все-таки жилось небольшим народам Сибири и Севера под российской крышей. Особо рассуждать нужды нет, сами все увидите, а просто перенесемся ненадолго хоть и на тот же Север, но намного западнее Чукотки, – на великий Ямал, населенный мирными ненцами, отродясь ни на кого походами не ходившими. Перенесемся, да и посмотрим, как оно бывает, когда царь таки добрый, а бояре злые, но при этом царь в курсе происходящего.

Что в имени тебе моем…

Народов, на которых Природа отдохнула, – я в этом глубоко убежден, – нет. Но бывают народы, на которых отдохнула История. В том смысле, что с самого появления своего жизнь их текла одним, изначально заведенным чередом, и ничего, совсем ничего не случалось. То сытно, то голодно, то сами по себе, то под кем-то, – однако без всяких изменений. Сегодня как вчера, завтра, как сегодня, и такое топтание на месте – век за веком, тысячелетие за тысячелетием. Есть однако тут и нюанс. Когда что-то все-таки случается, на сереньком фоне это самое «что-то», сколь бы смешным и тусклым оно ни было на привередливый взгляд, поражает особой яркостью, позволяя разглядеть некоторые важные оттенки и детали смыслов, куда более серьезных для понимания истинной сути той самой прикорнувшей здесь Истории. К ненцам морозного Ямала, бывшим «самоедам» (не оттого, что себя ели, а потому что «самоди», а русские уже переиначили по-своему), это относится в первую очередь. Но прежде чем завести речь о них, придется, – никуда не денешься, – начать слегка сызбоку.

Если крохотная, никак и никогда себя не проявлявшая «самоядь» аж до начала позапрошлого века волновала окружающих только в смысле поставки мехов, то про их ближайших соседей, куда более многочисленных и обитавших по обе стороны Северного Урала, такого не скажешь. Народ, известный нам как ханты (или хантэ), – видимо, прямое потомство известной нам по летописям «югры», – некогда звался остяками. Однако название это, взятое русскими у сибирских татар, которым в старину хантэ подчинялись (те именовали их «уштяками», то есть «грубыми, дикими»), позже сочли оскорбительным и отменили. Хотя, к слову, название, признанное политически корректным, тоже не совсем того. Происходя от «хон» (царь) и «дихо» (люди), оно означает «зависимые от царя». Или «покорные». Или «лишенные воли». Что тут оскорбительнее – вопрос. Древнее же, исконное имя – «арьяхи». То бишь «многолюдье» – от «ар» («много») и «хо» («человек»). Но ханты его забыли.