Божий Дом - Сэмуэль Шэм

Я включился обратно в разговор и услышал слова Толстяка:

— Это отделение — рай для гастроэнтерологов, но даже для них — это ад. Как вы, терны, собираетесь выживать?

— Убив себя, — ответил Эдди.

— Ошибка, — со всей серьезностью сказал Толстяк. — Вы не убьете себя. Вы — моя супер-команда и знаете, что надо делать. Вы выживете, плывя по течению.

— Плывя по течению? — переспросил я.

— Да, как в карточной игре: искусство, старик, искусство.

Искусство?! Я опять отвлекся, думая, как все это отличалось от того, что Толстяк говорил раньше. Как же могло это отделение быть худшим? Нам не нужно будет прятать наше бездействие от Толстяка, а я, после того, через что я прошел в отделениях и приемнике, смогу справиться практически с чем угодно. Я предположил, что это отделение худшее из-за попыток гомеров обосноваться здесь надолго и истязать нас вдобавок к истязающим нас Частникам и Слерперам, истязание со многими вариациями. Да, это будет ужасно именно из-за них, но не надо будет притворяться, это будет вечная, экологическая борьба за предоставление здравоохранения по принципу вращающихся дверей, здравоохранения по-божедомски.

— Запомните, — сказал Толстяк, — если вы ничего не делаете, то и вам ничего не смогут сделать. Поверьте, парни, мы отлично проведем время. Все, мы готовы к выходу. Вперед!

Мы отправились в отделение с энтузиазмом школьной футбольной команды, выходящей на матч, где, как они знают, их порвут, оставляя свою храбрость в раздевалке. Северное крыло четвертого отделения было обито желтым кафелем, воняло и было скоординировано, как гомер. Мы шли от палаты к палате, в каждой из которых было по четыре койки, на каждой из которых находилось человеческое существо, подающее крайне мало признаков человеческого существа, не считая лежания на койке. Я больше не считал грустным или жестоким называть этих несчастных гомерами. Но все же какая-то часть меня считала грустным и жестоким прекратить так считать.

В одной из палат гомер спазматично дергал свой катетер Фоли, мыча что-то вроде ПАЗТРАМИ ПАЗТРАМИ ПАЗТРАМИ, и, увидев это, Глотай Мою Пыль начал имитировать звуки блюющего пса у меня над ухом. Мы зашли в другую палату и увидели еще двух пациентов, лежащих рядом; единственной разницей между ними были их рты: один широко раскрытый, а второй широко раскрытый со свисающим из нижнего угла языком.

Толстяк спросил у студентов, испуганных, но в то же время интересующихся и идеализирующих медицину, что в этих пациентах может указать на диагноз, чего они, конечно, не знали. Толстяк сказал: «Это классические признаки: знак «О» слева и знак «Q» справа. Знак «О» — обратимый процесс, но, если они переходят к знаку «Q», то уходят навсегда.[157]

Мы продолжали идти по коридору. И вдруг, вот они: рядышком, в креслах-качалках сидели те же самые двое пациентов, от которых мы с Чаком сбежали в тот первый день, Гарри-Лошадь (ЭЙ ДОК ПАДАЖДИ ДОК ПАДАЖДИ) и Джейн До (ООООАЙЙЙЙЙЕЕЕЕЕЕЕИИИИИИУУУУУУ). Все еще здесь! Мы стояли перед ними, как будто в трансе.

— Вперед, вперед, — торопил Толстяк, таща нас по коридору. — Это — худшая, палата Роз. Эта комната принимала в себя молодых тернов и ломала их. Они должны выдавать антидепрессант на входе. Помните, выходя из палаты Роз и желая покончить с собой, это они, а не вы находитесь там. ПАЦИЕНТ — ТОТ, КТО БОЛЕЕТ.

— Почему ее называют палатой Роз? — спросили мы.

— Потому что, независимо ни от чего, там всегда находится гомересса по имени Роза.

Повисла тяжелая тишина, и мы вошли в сумеречную палату Роз. Все было тихо, спокойно, четыре Розы горизонтальны, в мире с собой, едва поднимая покрывала своим дыханием. Это было очень мило, но тут нас достал запах, и это стало омерзительным. Это был запах дерьма. Я не мог его вынести. Я выбежал. Из коридора я слышал поучения Толстяка. Задыхаясь, вышел ГМП[158]. Толстяк продолжал говорить. Гипер-Хупер выбежал, фыркая. Толстяк говорил и говорил. Три свежих студента, решившие, что если они выйдут из палаты Роз раньше Толстяка, их оценка полетит вниз к безнадежной тройке, оставались. Толстяк продолжал. Фыркая и задыхаясь, платки прижаты к лицу, выбежали студенты. Пока Толстяк продолжал вещать для себя и гомеризованных Роз, студенты открыли окна и вывесили в них головы, а строители крыла Зока, увидев их, показывали на них пальцами и ржали, и смех этот долетал, казалось, из другого мира.[159] Толстяк продолжал говорить. Я уже думал, что следующей выйдет одна из Роз, но тут, наконец, наш лидер вернулся и спросил:

— В чем дело, ребята?

Мы объяснили, что дело в запахе.

— Да, но вы можете многое узнать из этого запаха. Если повезет, через три месяца, вы будете стоять в этой палате и ставить четыре диагноза, исходя из запахов, бьющих по вашим обонятельным центрам. Серьезно, сегодня перед нами были малабсорбция со стеатореей[160], карцинома кишечника, ишемия кишечника из-за недостаточности артерий брюшины и, наконец... Да! Небольшие выхлопы газа, обходящие вечную закупорку кишечника.[161]

— Слушай, Толстяк, как насчет того, чтобы держать у входа в эту палату папку с разрешениями на вскрытие? — спросил Гипер-Хупер.

— ЗАКОН НОМЕР ОДИН: «ГОМЕРЫ НЕ УМИРАЮТ».

— Хупер, что с тобой и этими вскрытиями? — спросил я.

— Награда «Черный Ворон», — сказал Хупер.

— Это было шуткой.

Когда Хупер удалялся по коридору, я думал, каким он стал счастливым, после того, как завел себе патолога-израильтянку, которая делала для него вскрытия в тот же день. В погоне за «Черным Вороном» Хупер ненавидел кажущихся бессмертными гомеров и искал молодых пациентов, тех, кто мог умереть. Особенно он радовался при виде более богатых молодых, которые, по мнению недавней статьи «Журнала паталогоанатомии», с бóльшим желанием подписывали разрешение на собственные вскрытия. Иногда кто-то упоминал слишком уж серьезную зацикленность Хупера на смерти, на что тот сверкал своей мальчишеской калифорнийской улыбкой и отвечал: «Все там будем, не так ли?» Смерть стала способом выживания этого маленького саусалитца.

Толстяк, прямиком из вони палаты Роз, отправился завтракать, и мы с Эдди остались одни. Он обратил на меня свой напряженный взгляд и сказал:

— Я так не могу! Они все гомеры!

— Это потрясающая возможность применить знания, приобретенные за двадцать шесть лет обучения, и созреть, предоставляя лечение нуждающейся в нем гериатрической популяции.

Ноздря к ноздре с Хупером в погоне за «Черным Вороном», Эдди погрузился в глубины садо-мазохизма, представляя пациентов «делающими ему больно» и отвечая, «делая им больно». Я решил сменить тему и сказал:

— Я слышал, что твоя жена беременна.

— Что?!

— Ребенок. Твоя жена. Сара. Помнишь?

— Да, у жены будет ребенок, скоро.

— Не только у нее! У тебя тоже! — заорал я.

— Да. Слушай, ты их видел? Одни гомеры. Если бы троих таких нашли в Калифорнии, границу штата бы перекрыли. От них воняет, а я этого не переношу. Гомеры, гомеры и еще несколько гомеров, А? — он посмотрел на меня озадаченно и почти умоляюще спросил: — Ты ведь понимаешь о чем я?

— Да, понимаю, — ответил я. — Не волнуйся, мы будем помогать друг другу.

— Я хочу сказать... гомеры. Все, что здесь есть, это гомеры.

— Дорогуша, — сказал я, сдаваясь, — это — Город Гомеров.

Рыба был непередаваем. Руки в карманах, голова в облаках, он был психом в своем роде и после каждого разговора с ним, хотелось бежать и рассказывать о нем людям, так как это удивительным образом влияло на разум, будто кто-то высказал несколько теорий, и, если бы они не исходили от шеф-резидента, их бы считали бредом сумасшедшего. Когда он пришел первый раз, как гость обучающего обхода, Толстяк поздоровался с ним между Чарли-Лошадью и Джейн До; Рыба заявил: «Ну что, парни, как дела» — и, отводя глаза и не слушая, как у нас дела, добавил: «Давайте осмотрим пациентов, а?»

— Добро пожаловать, — сказал Толстяк. — Мы оба гастроэнтерологи и у нас тут есть отличный гастроэнтерологический материал, да?

Джейн До протяжно и жидко пернула.

— Что я тебе говорил, Рыба, — сказал Толстяк. — Желудочно-кишечный тракт.

— ЖКТ мне особенно интересен, — сказал Рыба, — как и пучение. Я недавно получил возможность ознакомиться с мировой литературой о пучении при болезнях печени. Да, пучение при болезнях печени очень интересный исследовательский проект. Возможно, Домработники захотят начать этот проект?

Никто не выказал интереса.

— Позвольте спросить вот что, — продолжал Рыба, глядя на Хупера. — Отсутствие какого фермента при заболеваниях печени ведет к пучению?

— Я не знаю, — сказал Хупер.

— Хорошо, — сказал Рыба. — Вы знаете, это так легко — ответить на вопрос. Но куда чаще намного труднее во время обхода честно сказать: «Я не знаю.» В некоторых больницах, например ЛБЧ, на вас бы косо посмотрели за незнание ответа на вопрос, но здесь, в Божьем Доме, мы всегда приветствуем честность. Хорошо, Хупер. Эдди? Что за фермент?