Француженки не терпят конкурентов - Лора Флоранд

– Давайте обсудим это в приватной обстановке, – процедил он, не разжимая зубов.

В лаборатории у него сложилась репутация невзрывного человека, способного взорваться разве что смехом. Или ограничивающегося – в случае нерадивого ученика – чередой категорических: «Нет, нет, нет, нет, не так!» – если ученик вновь проявлял небрежность.

Он втолкнул ее в свой маленький кабинет. Она не сопротивлялась. На лице ее заиграла дикая усмешка, словно он предложил ей сразиться с хищником в его клетке.

– О чем вы думали, пока делали это пирожное? – Она развернулась к нему, когда он захлопнул за ней дверь, и ее плечо оказалось под его рукой.

Филипп с трудом перевел дух и продолжал стоять перед ней, упираясь рукой в дверь. Раз она не противится тому, что он мрачно нависает над ней, приперев к стене, то он, конечно же, черт побери, и сам не против столь подавляющего господства. Она оказалась до жути опасной. В любой момент сейчас она могла наброситься на него. Ну и пожалуйста.

– Вы представляли, как я приползу к вам на коленях, умоляя о ваших ласках и истекая слюной в слепой жажде ваших коварных десертов?

Его кулак сжался на двери за ее спиной. Когда он заговорил, голос его мучительно срывался, словно она содрала кожу со всего его тела.

– Я представлял, – он взмахнул другой рукой и тоже уперся ею в дверь, но по другую сторону от ее головы, – как тончайшая пудра рассыпается по вашим обнаженным плечам. Я сделал миндальную ракушку такой нежной, такой совершенной и шелковистой, как ваша нежная кожа, которую я гладил минувшим вечером.

Ее лицо, зажатое между его рук, вспыхнуло краской смущения.

– Я представлял, что изгибы вашего тела подобны лепесткам розы. – Зрачки его глаз еще больше расширились, а голос стал еще более хриплым. – Мне не удалось лишь добиться достаточной насыщенности цвета.

Ей захотелось прижать ладони к щекам, и ее руки сами собой начали подниматься. Но она подавила это желание. Вероятно, все в ней пыталось победить охватившее ее смущение. Однако она проиграла.

– Я представлял, как слегка касаюсь зубами малинки в сердцевине той розовой шелковистости, не в силах потревожить ее даже вздохом…

Ее соски заострились; он это заметил. Так она понимает, о чем он говорит! И внимает ему с удовольствием.

– Я представлял, что касаюсь ее языком. По-прежнему лишь ощущая тонкую оболочку. С трепетной осторожностью, чтобы не прорвать ту тончайшую пленочку, чтобы не пролить кисло-сладкий свежайший сок. И я представлял, как вбираю его губами, смакуя на языке ягодную свежесть…

Голова Магали запрокинулась, затылок уперся в дверь, губы приоткрылись.

Ее гнев, казалось, улетучился, растаял бесследно. Он и так изначально имел слабое оправдание. А вот его гнев продолжал нарастать.

– А лепесток розы я добавил потому, что не смог сотворить из сахара ничего подобного нежности вашей кожи.

Ее распахнутые глаза излучали откровенную жажду. Он надеялся, что жажда его прикосновений охватила каждую клеточку ее тела – так же, как он жаждал ее. Он надеялся, что она изголодалась по его ласкам.

– А что таилось внутри… – его лицо оказалось так близко, что их губы почти соприкасались, – вы никогда не узнаете, потому что скормили мое сердце putain de chien[99].

Он отшатнулся от нее и молча вышел.

Глава 24

Магали замкнулась в кремовой белизне своей надмирной обители, парившей над островом. Батарея жарила напропалую, но ни капельки не согревала ее. Прогноз обещал снегопад.

За окном вечернее небо темнело – как и Париж, подпитывающийся отблесками городских фонарей, чьи лучи тускло отражались от угрожающих, набухших снегом туч. Пойдет снег или не пойдет?

Поплотнее завернувшись в махровый банный халат и поджав пальцы в пушистых носках, покрытых стеганым ватным одеялом, Магали взирала на лежащее у нее на коленях миндальное чудо, лишившееся одной ягодки.

Она перевернула крышку, снова закрыв коробку, и так долго разглядывала запечатленное на ней фирменное имя «Лионне», что логотип стал в ее ощущении почти что живым, заполнив в ней какую-то тайную глубину. Казалось, он заполнил собой всю ее душу.

Открыв коробку опять, Магали взглянула на произведение чувственного искусства. Потерянная малинка воспринималась как богохульство, как обвинение ее в трусости. Если бы она не раздумывала так долго…

Капля сиропа по-прежнему первозданно – упавшей слезинкой – поблескивала на лепестке розы.

Она коснулась пальцами донышка лакомства, ощутив гладкость миндальных створок. «Я сделал миндальную ракушку нежной… как ваша нежная кожа, которую я гладил…» Она поднесла ракушку ко рту. Приоткрытые створки взывали к ней: коснись нас губами! Откуси хоть немного, микроскопически малый кусочек!

Перед ее мысленным взором возникло лицо Филиппа. «Вы отдали мое сердце какой-то собаке?»

Разумеется, это была лишь игра слов. Должно быть, он просто назвал свое новое творение по-французски: «Coeur» – что означало «Сердце», – в том же духе, как называл он другие свои десерты – «Dйsir» или «Envie»[100].

Пирожное выглядело невероятно прекрасным. Неужели такое можно сделать руками? И не просто сделать, а – для нее?

Она опустила пирожное обратно в коробку и, рывком поднявшись с кровати, начала одеваться, натянула еще один свитер, а стильным сапожкам на каблуках предпочла теплые непромокаемые сапоги, поскольку… ну, на улице холодно, и вообще обещали снегопад. И вдруг ее охватило… смирение. Она закуталась в самую толстую куртку, испытывая особую нужду в ее мягкой комфортной подкладке перед этой рискованной вечерней прогулкой, и вышла на улицу.

Свет в кондитерской Лионне уже не горел. Грегори как раз запирал двери.

Магали остановилась рядом, засунув руки в карманы. На одном из ее запястий покачивался пластиковый пакет с рекламой обувного магазина.

Отойдя от двери, Грегори увидел ее. Он помедлил, явно удивленный, и направился к ней.

– Филипп ушел домой.

Ох. Магали поглубже зарылась руками в карманы, елозя по их дну костяшками сжатых в кулаки пальцев.

– А где… – Ее голос сорвался. Она откашлялась. – А где это?

Дом с названным ей адресом находился в квартале Марэ. Не слишком далеко. Дойти можно меньше чем за десять минут. Но придется перейти по мосту за реку, покинуть остров.

Она вновь зарылась руками в карманы, когда Грегори пожелал ей «bon soir», так печально улыбнувшись, словно сказал «adieu»[101] – прощаясь с ней навеки. Улица затихла в вечернем покое. По вечерам на острове обычно становилось очень тихо. В квартале Марэ шуму наверняка будет больше. Гораздо больше. День святого Валентина выпал на пятничный вечер, и влюбленные парочки заполнят рестораны и бары или будут шататься по холодным улицам, согревая друг друга в пылких объятиях.

Пока она еще медлила, стоя посередине своей молчаливой улицы. Холод вгрызался в нее, напоминая о дразнящем посуле снегопада.

Подавив сомнения, Магали вздернула подбородок и отправилась в путь.

Смеющиеся парочки проходили мимо нее в романтическом настроении, заражая таким же настроением и ее, но она продолжала медлить, поглядывая на выстроенное в семнадцатом веке здание, где сейчас жил Филипп, и впервые не испытывала потребности собраться с силами и не падать духом. Впервые вид незнакомых прохожих воспринимался ею… спокойно. Все они казались ей очаровательными, и захотелось стать одной из них, влиться в этот людской поток и прогуливаться с кем-то под ручку. Не просто с кем-то, а с одним вполне конкретным человеком.

Глубоко вздохнув, она нажала кнопку домофона с номером квартиры «ЗВ» и, услышав в ответ отрывистое «Oui?[102]», вдруг почувствовала, что не может произнести ни звука. Она судорожно закашлялась.

– C’est… – Магали помедлила, давясь и всеми силами стараясь убрать из голоса хрипоту. – C’est Magalie[103].

В ответ – бурный задушенный вздох. Дальше – щелчок дверного замка. Она толкнула дверь и вошла в фойе.

Филипп встретил ее на площадке первого этажа, сбежав вниз по лестнице в одной футболке и джинсах. Без обуви. Босиком.

Увидев ее, он замер на месте.

– Магали.

Они молча ели друг друга глазами.

Какая-то дверь неподалеку от них открылась, и вышедшая из квартиры парочка вежливо кивнула Филиппу и – за компанию – Магали, не обойдя благоразумно-сдержанным взглядом босые ноги соседа. Судя по одежде, парочка собралась провести вечер в городе. Ах да, вечер-то в Париже только еще начинается!..

Филипп не вспомнил бы, кивнул ли он соседям в ответ. Сосредотачиваясь на чем-то, он обычно больше ничего и никого не замечал, а сейчас все его мысли сосредоточились на ней.

– Пойдем, – сказал он и протянул ей руку.

Ей показалось, что он сейчас потащит ее за собой вверх по лестнице, но ничуть не бывало.

Ее губы дрогнули, сложившись в кривоватую понимающую усмешку. Он же получил королевское воспитание! И в его сознании давно укоренились правила этикета, предписывающие подниматься по лестнице вслед за дамой, а спускаться – опережая ее на шаг. На случай, если она вдруг оступится или споткнется.