Блондинки моего мужа - Ирина Потанина

Эта версия показалась мне наиболее правдоподобной. Слишком уж бредовой получалась картинка, если слова Томкина воспринимать, как правду. Я принялась прокручивать все эти нестыковки в голове.

“Чтоб никто не заподозрил Леонида в причастности к происходящему с Машей, он посадил в деревне ЛжеЛжеКузена. Что же, спрашивается, такого преступного в съемках фильма? Зачем Лжекузену понадобилось алиби на это время? Маша и так в курсе. Иначе не сняли бы сцену с битой машиной. А Георгий? Ну, извинился бы потом Леонид перед ним. Или вообще исчез с глаз. Не нужно ему для этого никакое алиби. А Лихогон? Он что, тоже снимается в фильме? Нанял Гору следить за Марией ради успешной сдачи Пёсовым режиссерского этюда? Это уж точно бред!”

С другой стороны, масса фактов свидетельствовала о правдоподобности рассказанного Томкиным.

“Почему бы иначе Георгий так легко смог высвободиться из плена? Сам он, конечно, считает, что иначе и быть не могло: такой супермен, как он, никаких трудностей в разрывании веревок испытывать не может. Но я-то знаю, что никакой он не супермен. Похоже, ему намеренно позволили убежать. Мол, “чего сидите? Кино-то кончилось!”. И потом, Мария… То прогоняет ЛжеКузена, то ему звонит… Уж очень странно она себя ведет. Даже нет. С самого начала странно себя вела. Откуда она знает про нищего с сотовым телефоном, если приехала на машине? Нищий ведь в электричке ходил… А вот еще одно загадочное совпадение: Георгия пытались накормить грибами, причем делал это медик. Не иначе, как для пущего возмущения похищенного. Для яркости правдоподобных реакций… Маша могла позвонить Горе на сотовый, распорядиться насчет грибов… Очень похоже. Что ж это за ужас такой получается?”

“Весь мир — театр, а люди в нем актеры…” Шекспир, наверное, и не подозревал, что кто-то воспримет его слова, как руководство к действию. Неужели все вокруг подстроено? Подстроено просто ради съемок?! Последние несколько минут ушли на борьбу с Улавливающим Тупиком. Вначале драки мне казалось, что укусившая меня оса тоже была нанята для съемок. Оса-камикадзэ, подосланная коварным ЛжеКузеном. Ближе к середине битвы, я пыталась понять, ради съемок ли умер Пёсов старший. Потом рассуждала, зачем Лихогон пошел с Лизой в кино. Для красоты сюжета или по собственной воле? После этого я победила. Улавливающий Тупик исчез, и в голову мою тут же пришла грандиозная мысль.

“Завещание!!! Вот суть всего. С него началось, вокруг него вертится, на нем и замкнется. Если завещание выдуманное — значит, мы живем в фильме. Если настоящее — значит, или Томкин врет, или… Или уж не знаю что. Может, Мария страдает психическим заболеванием? Раздвоение личности в закоренелой стадии. А что? Тоже вариант разгадки”.

Как бы там ни было, настоящее завещание Пёсова, безусловно, разъяснило бы мне очень многое. Увы, ничуть не меньше всего разъяснила бы мне собака, реши я попытаться взглянуть на завещание. Кроме того, ключи от офиса Лихогона остались у Георгия.

“А зачем мне, собственно, ключи?” — провокационные мысли зашевелились в моей голове, — “Почти неделю ходила в этот офис без всяких ключей, и ничего… Это ведь так просто — зайти на собственную работу” — не слишком-то разумный, но все-таки план, уже зрел в моих мыслях.

Прежде всего, надлежало переговорить с Лизой. Она могла бы кое-что прояснить мне. Увы, столь простая вещь, как телефонный разговор, была для меня временно невозможной. Ну не писать же мне ей письма, честное слово…

“Письма!!! Лиза обязана мне настолько многим, что должна теперь терпеть все мои странности”.

Забыв и о том, что давно уже рассекречена Лихогоном, и о том, что собиралась часик вздремнуть, я наскоро собралась и помчалась в другую часть города. О том, что плохо врываться к людям без приглашения, да еще и в выходной день, я даже и не вспоминала.

17. Глава семнадцатая, коварные планы коварно разоблачающая

Таксист невозмутимо уперся взглядом на тетрадный листок, где я написала адрес, и предложил садиться. Без всяких зазрений совести я тратила деньги на дорожные расходы. В конце концов, Георгий сам виноват. Нечего брать Форд всякий раз, когда мне нужна машина.

По дороге я в общих чертах продумала план предстоящих вопросов. И даже старательно записала некоторые из них, пользуясь кратковременными остановками возле светофоров.

— Кто там? — вкрадчиво поинтересовался из-за двери женский голос.

Ни глазка, ни каких-либо других приспособлений для визуальной идентификации моей личности у Лизиной двери не имелось. Этого я, конечно же, не предусмотрела. Промычала в ответ невнятное приветствие, в надежде на то, что подъездное эхо все равно искажает любые произнесенные тут слова.

— Кто-кто? — переспросили меня, хотя и принялись открывать, не дожидаясь ответа.

Передо мной предстала аккуратная миниатюрная пожилая женщина с приветливой улыбкой и добродушным любопытством во взгляде. Веселого окраса кухонный фартук свидетельствовал о том, что я оторвала хозяйку от дел. Лиза походила на неё, разве что, наличием очков на переносице, но я отчего-то сразу догадалась, что передо мной — мать Лизаветы.

Конечно же, я так не планировала. Открыть должна была лично Лизавета и с ходу наткнуться на мои записки. События развивались, совершенно не спрашивая моего на то разрешения.

— Вы наверно, к Лизоньке? — хозяйке первой надоело глупое обменивание вежливыми улыбками.

— Угу, — произнесла я, вместо языка усердно шевеля бровями и утвердительно кивая головой.

— Доченька, к тебе гостья! — прокричала хозяйка, перекрикивая уверенный голос телевизора, — Простите, Лиза не предупреждала, что вы зайдете… — зачем-то сообщила хозяйка, косясь на своё одеяние.

Мне сделалось ужасно неудобно. Отрываю людей от мирного семейного вечера… А как мягко мне дали это понять? Вот что значит интеллигенция! Ни слова упрека. Напротив, какие-то смутные извинения… Но все сразу понятно. Собеседник осознает собственную вину, но не чувствует себя при этом отчитанным. Тонко, корректно… Мне от этого, правда, не легче. Неловкость только усиливается от вежливой формы предъявления претензии.

В обитой деревом прихожей пахло выпечкой. Мелькнула мысль, что меня наверняка пригласят к чаю… А я не могу есть…

“Эх, извиниться бы. Объясниться бы!!!” — я всегда подозревала, что язык мой, хоть и враг, но ужасно полезный.

К счастью, Лиза не заставила себя долго ждать.

— Какое счастье! — восторженно запричитала Лиза, и я даже заподозрила её в искренности, — Какое счастье, что ты не пришла на минуту позже! Тогда бы я уже наложила на лицо огуречную маску, и тебе пришлось бы общаться с пугалом.

“И эта туда же”, — на этот раз корректная формулировка намека на то, как тут все заняты, вызвала во мне раздражение.

Не произнося ни звука, я гневно сверкнула глазами, и сунула Лизе под нос тетрадный листок, заготовленный еще в такси: “Разговаривать не могу: мой язык укусила оса. Очень больно”.

Лиза зачем-то прочла надпись вслух, после чего, осознав, что сама я представиться не могу, сообщила своей маме, кто я такая. Хозяйка всплеснула руками и кинулась за аптечкой. Курс лечения в мои планы совсем не вписывался. Я поскорее сунула Лизе следующее послание: “Я увольняюсь. Не могла не предупредить тебя. Сегодня последний день, когда могу проконсультировать тебя по известному вопросу. Только письменно”.

Лиза перепуганными глазами уткнулась мне в лицо. Потом перечитала написанное. Потом тяжело вздохнула, решительно отобрала у меня листок, схватила ручку с телефонной тумбочки и быстро написала ответ: “О Петре— ни слова. Маменька слышит повсюду”. Я снова закивала.

В родительском доме у меня у самой существовала такая мамочка, поэтому проблема вызвала во мне живое понимание. Слух родителей, кажется, увеличивается прямо пропорционально возрасту детей. Громким ревом требуя очередную конфету, маленькая я рисковала быть не услышанной. Зато, в старших классах школы, могла быть уверена, что даже если буду шептаться с телефоном о планируемом завтра прогуле, мамочка все услышит.

— Погоди две минуты. Я сейчас оденусь, — вслух проговорила Лиза, — Мама, я отправляюсь сопровождать Катю. Вернусь не очень поздно.

— Подождите, — хозяйка, запыхавшись, побежала в кухню, — Ума не приложу, чем бы вам помочь. Впрочем, знаю. Сейчас, сейчас… Приложите к укушенному месту. Должно снять боль.

Конечно же, Лизаветина мама принесла порцию мороженого. Благодарная улыбка далась мне с огромным трудом.

Спустя пятнадцать минут я поедала мороженое, сидя на лавочке неподалеку от Лизиного дома. Накатившие сумерки разбивались о свет уличных фонарей.

— Поиаешь… — начала я, решив, что уже могу говорить.

— Нет-нет! — всполошилась Лиза, — Не утруждай себя. Если больно — молчи. Лучше пиши. Глазами я воспринимаю тексты даже лучше, чем ушами.