Мститель - Михаил Финкель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Далекий от профессионального понимания военного дела Мойше Кангун отверг план Шолома. Шолом в гневе вышел из совещания под хохот собравшихся.
Красногвардейцы, руководимые вчерашними студентами и рабочими, были разбиты наголову гайдамаками Симона Петлюры. Мойше Кангун был убит в бою. Город перешел в руки украинских националистов, ставивших задачу полного отделения Украины от России.
Только к 14 января 1918 года различные советы революционно настроенных рабочих и разрозненные части Красной гвардии смогли договориться об еще одной попытке освобождения города от гайдамаков. Шварцбурд наконец-то добился своего назначения командиром отряда из пятидесяти человек. Задача подразделения Шолома и других подобных отрядов была освободить одесский вокзал. Но это плохо спланированное выступление было также разбито украинскими националистами. Шолом спасал свою жизнь, убегая заснеженными и обледенелыми дворами и крышами и отстреливаясь на бегу.
Однако провал атаки на вокзал не отражал общей картины происходившего в городе. На других направлениях революционерам повезло, и, перегруппировав силы, они выдавили гайдамаков из Одессы. Так начался кратковременный период власти Первого Рабочего Совета. Власть этого Совета не была большевистской. Никакой централизации власти в руках какой-либо одной революционной партии тогда не было. Все делалось коллегиально, с участием всех фракций. И именно эта форма революционного народного правления, лишенная диктатуры и подавления кого-либо кем-либо, очень нравилась Шолому.
Сцена 31
Одесса превратилась в город-государство, власть в котором всецело принадлежала Совету рабочих и разномастных революционеров. Здесь не было ни петроградского контроля, ни московского управления, ни власти германского ставленника, управлявшего в Киеве, гетмана Скоропадского, ни украинских гайдамаков. В свободное от службы время Шолом – завсегдатай анархистского клуба «21», на улице Петра Великого, 21, в здании реквизированного борделя. Там он сидел поздними вечерами, за чашкой чая, и спорил о судьбах мира со своими друзьями. В это странное время именно этот спонтанно организованный клуб и стал сосредоточением власти в городе, ведь ни мэрии, ни судов уже не было. Каждый день перед подъездом здания стояла очередь из недовольных граждан, ждавших вердикта по своим житейским вопросам и тяжбам. А в клубе заседала верховная комиссия революционеров, вершившая свой революционный суд Соломона.
Вскоре в городе открылся еще один подобный клуб – в экспроприированном доме сбежавшего магната. В это время Шолом активно принимал участие в экспроприациях во имя Революции. Он забирал излишки у богатых и раздавал их бедным, не забирая себе ни копейки. Они с женой жили впроголодь.
У моря стоял шикарный дом богача Биренбойма, известного хозяина станкостроительных фабрик. Решением Совета этот дом тоже был национализирован. Шолом командовал передачей дома в собственность народа.
Он деликатно объяснял хозяину и его супруге, что так сейчас надо.
Злой и угрюмый Калман Биренбойм стоял у входа в свой дом и смотрел на Шолома и пришедших с ним двух красногвардейцев с винтовками за плечами.
Шолом больше понравился супругам Биренбоймам, чем его солдаты. Он приятно улыбался и был одет лучше всех революционеров. В модном, темном синем парижском пальто и в серой осенней кепке, свежевыбритый, с модными столичными усами, пахнущий терпким, пряным одеколоном. Ничто не выдавало в этом заморском франте революционера, кроме висящего за его спиной карабина.
Хозяин дома медленно опустил глаза и увидел, что Шолом обут в дорогие чёрные лакированные ботинки. Стоявшие рядом с ним красногвардейцы выглядели как обычные одесские шлеперы.
– Как Вас зовут, господин парижанин? – поинтересовался Калман Биренбойм.
– Шолом Шварцбурд, командир красногвардейского отряда.
– Для командира отряда Вы слишком шикарно одеты. Вы явно давно здесь не были. Улыбаетесь. Вежливы. И даже пахнете не потом и лошадиным навозом, а духами! Каким же ветром, Вас, приличного еврейского молодого человека, занесло в эту банду грабителей?!
Шолом ухмыльнулся и резко сказал:
– Давайте не вступать в дискуссии. А захотите поговорить, приходите вечером в наш клуб «21». А пока именем революции ваш дом становится собственностью города и объявляется бесплатной детской школой и приютом. Вот постановление.
И Шолом вручил Биренбойму приказ на бумаге.
– Детей селить некуда… – извиняясь, добавил Шолом.
Биренбойм принялся внимательно читать постановление, в то время как его жена, полная красивая женщина лет сорока, тихо плакала рядом. Закончив чтение приказа, Биренбойм спросил:
– Ценные вещи взять разрешите?
– Берите что угодно. Да и зачем брать? Мы вас не выгоняем. Две комнаты и туалет остаются вам. Живите! А остальные помещения под школу и приют будут. А я буду главой приюта!
Скоро дом Биренбоймов стал приютом для пятидесяти детей. Плотники сколотили им трехъярусные кровати, а Шолом управлял приютом и учил их вместе с другими учителями. Разозлившаяся на него вначале госпожа Биренбойм уговорила мужа пока не выезжать из дома, и даже начала помогать Шолому заботиться о детях. На этой работе Шолом был по-настоящему счастлив. Ранним утром он приходил сюда со своей женой Ханой и целый день посвящал детям-сиротам. Кого тут только не было: русские, украинцы, евреи, армяне, греки, турки… Все они стали родными для Шолома и его жены, которым Бог не дал собственных детей.
Но, к сожалению, ситуация на фронте изменилась не в лучшую сторону, и Шолому пришлось вернуться в ряды Красной Гвардии для защиты дела революции.
Сцена 32
Шолом пришел домой раньше обычного. Хана начала расспрашивать о его дне, разогревая ужин на примусе. Шолом ей как-то вяло и невпопад отвечал. Жена отложила ложку от кастрюльки и подошла к нему вплотную.
– Шолом! Что случилось? Говори!
Он печально улыбнулся и сказал:
– К сожалению, ситуация на фронте изменилась не в лучшую сторону. Румыны вышли к Днестру, и приближаются к Тирасполю. Видимо, мне придется опять начать воевать, отложив воспитание детей до лучших времен…
В глазах Шолома стояли слезы. Он так привязался к детям из приюта, и всей душой хотел им помогать и обучать. Хана обняла его и покрыла поцелуями его родное лицо.
– Я понимаю, Шоломке! Я понимаю, любимый мой!
И она тоже заплакала. Опять, в который раз ей нужно было провожать его на войну и не знать, увидит ли она его еще когда-нибудь или нет.
Они ели ужин молча. Шолом виновато смотрел в тарелку, а она смотрела на него. Когда он поел, Хана спросила:
– Когда ты уезжаешь?
– Завтра к шести утра сбор. Создан новый отряд, названный Рошалем, в честь погибшего большевика Семы Рошаля.
– А чем он прославился? – спросила Хана.
– Он был героем революции в Кронштадте. А несколько дней назад его казнили румыны в Яссах.
Хана пожала плечами и уточнила:
– А почему ваш красногвардейский отряд вдруг назван в честь большевика? Вы же их не особо любите!
Шолом опустил голову и печально рассказал Хане о том, что вчерашней ночью в Одессу вошел сильный отряд большевиков под командованием Муравьева.
