Морское братство - Александр Зонин

Вода вихрилась и пенными конусами подпирала низкое темное небо, била в лицо колючими брызгами, кружилась и колотила по ногам, струилась с надстройки. В ее завесе смутно выступала «Ангара», и, лишь долго вглядываясь, можно было разглядеть тучи, мчавшиеся с невероятной быстротой.

Ковалев укрылся под брезентом за щитом орудия и невольно вспомнил о брате и сестре. Это студеное море странным образом вместило на своей шири три их жизни, не так давно еще заключенные в бревенчатые стены домика на спокойной русской равнине. Оно бросалось на скалы острова-тюрьмы Маши, оно сейчас изматывало его и брата. Бесстрастный, жестокий враг. Хорошо любить море с берега. Хорошо слагать о нем стихи тем, кто не испытал тяжелого труда в плавании.

— К черту! — раздался вдруг голос над его ухом. — После войны уйду и на воду глядеть не стану!

Ковалев узнал Балыкина и устыдился своих мыслей.

— Глотки, однако, у тебя хватает…

— Чего хватает? — крикнул Балыкин, цепляясь за колени Ковалева и проталкиваясь к месту наводчика.

— Голоса хватает шторм перекричать.

— Я перекричу, я такой… Я сейчас котел ввел, две трубки глушил. Он меня в трубе кидал-кидал, подпаливал. Подпалишь, черта с два! Я ловчее, хитрее.

— Ан, не сильнее, если службу оставить хочешь.

— И кину! Человек я мастеровой, не марсовой.

— Врешь на себя, Балыкин. Слабость подходит — и врешь. Я тоже сейчас думал — море мне враг. А послушал тебя — стыдно стало… Чепуху городишь… — Ковалев не кричал и не особенно заботился, чтобы его слова дошли до собеседника. Просто явилась потребность высказаться, и он говорил, хотя целые фразы исчезали в вое ветра и грохоте волн. — Такой, Балыкин, как наша профессия, нету. Просторная работа.

— Проклятая работа!

— Мужская, самая мужская. На корабле и мастерство нужно, и мужество. Вот море мечется, а мы буксир подали, и «Ангара» за нами идет.

— Пока тащим.

— Что?

— Идет, говорю, пока буксир не лопнет. Разве такую махину выдержит стальной трос? Обороты даем на четырнадцать узлов, а идем меньше четырех.

Это заявление встревожило Ковалева.

— Пойду посмотрю буксир, — сказал он, пробираясь под брезентом. Балыкин двинулся за ним. — Ты сиди, я вернусь, сюда вернусь.

Балыкин в темноте покрутил головой,

— Нет, я враз обратно, надышался, прохладился. Пойду, пока не разладилось.

У шпилей мотались в такт с раскачивающимся кораблем два человека. Они нагибались под ударами воды, ощупывали канаты, якорь-цепь. Ковалев подошел к ним вплотную.

— Вы чего, Ковалев? — крикнул Николай Ильич. — За мной, нет? Давайте отсюда, мы уже проверили крепления. Пойдем в энергопост, мичман, там орать не придется! — крикнул он обнявшему его Кийко. — И вы с вами, Ковалев.

Механик поднялся при входе комдива и отрапортовал. Во втором котельном пар поднят до марки.

— Отлично, — сказал Николай Ильич. — Но тонн двадцать топлива потеряли, а это уже плохо при нашем балансе. Нам надо рассчитывать, что в море можем быть сутки сверх плана. И больше, если буксир лопнет.

Он сел и стал объяснять, помогая жестами уяснить движение корабля:

— Дело в чем? При ударе гребня волны по форштевню скорость «Упорного» замедляется. Если во время такого удара «Ангара» находится на подошве волны, она двигается с прежней инерцией; расстояние между кораблями уменьшается, а буксир провисает. Это не беда. Но вслед за тем происходит обратное. Мы попадаем на подошву волны и идем быстрее, а очередной вал бьет в форштевень транспорта и тормозит его движение. Тогда буксир натягивается до предела. Рывки, мичман, какие мы сейчас наблюдали, от этого. И, значит, буксир может разорвать.

— Два раза потравливали канат, — мрачно вставил Кийко. — С «Ангары» должны бы сообщить, как подогнать длину.

Николай Ильич утвердительно кивнул.

— Я просил капитана транспорта проследить, чтобы мы всходили на очередную волну одновременно. Но волнение продолжает расти; качка так велика, что точное наблюдение трудно. Надо и нам присмотреть за поведением транспорта. Кстати, у Ковалева хороший морской глаз. Сменяйтесь с ним, да почаще.

— Я из котельного пятнадцать минут назад, бегом и то замерз под непрошеным душем, — пожаловался механик. — Пора шторму уняться. Законный срок вышел, правда?

Николай Ильич усмехнулся:

— На то есть поговорка; «Не помутись, и море не уставится».

Объяснив свою тревогу боцману, Николай Ильич как-то успокоился. У моряка должен быть запас стоицизма. Одними теоретическими выкладками нельзя предотвратить неприятные сюрпризы. Сейчас, пробираясь во мраке по накрененному, залитому водой шкафуту, он думал о борьбе с циклоном и шире и глубже.

Выдержать сейчас низкое давление, справиться с циклоном перед задуманным боевым делом — моральная основа будущего боевого успеха. Нет средств лучше проверить упорство, дисциплину, выносливость и смелость экипажа, чем в такой трудной обстановке, когда опасность грозит каждому и всем разом.

Шли часы. Изнуренные люди, обвязываясь канатами, под руководством Кжйко и Ковалева дважды травили буксирный трос. Но больше этого нельзя было делать. Стальной канат и без того чересчур провисал, когда «Упорный» и «Ангара» сближались. Канат мог попасть под винты. А между тем волнение продолжало крепчать, а порывы ветра не ослабевали. Уже и вплотную пригибаясь к уху собеседника, невозможно было передать слово. Ветер перемалывал в своем низком вое все звуки. Длина волн перешла через мыслимый предел. Миноносцы теперь не поднимались из воды, они пробивались в ее толще, как подводные корабли. Скорость движения конвоя стала ничтожно малой. Штурман не мог сказать с уверенностью, что корабли идут вперед. Казалось, несмотря на обороты винтов, они топчутся на месте. Делали рывок вперед, а будто сползали к подошве той самой волны, на которую взбирались. Рывки буксира заметно усилились. Двенадцать тысяч тонн устремлялись в противоположную сторону от стремящегося вперед «Упорного». Стальной конец внезапно размашисто прорезал пенистую воду и взлетал из морской пучины от кормы миноносца до носовых клюзов «Ангары», пружинился, рвался из креплений…

И снова, подвергаясь опасности, цепляясь за шпили, Долганов с боцманом изучали поведение троса. Старый трос выдерживает натяжение, пока корму «Ангары» направляет «Умный», пока она под наблюдением Неделяева остается в кильватерной линии «Упорного». Но и там все зависит от силы сопротивления троса ударам моря.

Одинаково плохо. Какой бы ни порвался трос — беда.

По движению губ командира Кийко понял, что Долганов спрашивает о качестве запасного троса, и ответил кивком головы с жестом в сторону принайтовленной бухты: «Есть. Годен». Не время было распространяться, что запасной буксирный совсем новый, что энергичный Игнатов с боем взял его в шкиперском складе и потом его проверяли по всем инструкциям. Но Долганов понял из быстрого ответа старика даже это. Он знал, что Кийко не примет в свое хозяйство предмет, который не может нести службу, как ее понимает боцман.

Вдруг между Долгановым и боцманом протянулась рука Сенцова. Она бессильно рубанула воздух, сигналя о несчастье. И Долганов увидел, что катастрофа, которой они боялись, уже произошла. «Умный» вылез вправо от «Ангары», и люди на нем спешили выбрать оборванный стальной трос. «Ангара» же, не сдерживаемая больше с кормы, возобновляла свой беспорядочный дрейф. Вот рывок, еще рывок сотрясает корабль, заставляет дрожать все стойки. Вот трос «Упорного», неистово гудя, выскакивает из воды, прыгает по гребням, и, словно в матросской игре «кто перетянет», два корабля, один — мощью своих машин, другой — силой своего веса, тащат трос в разные стороны.

Кийко яростно выругался. Обмотанные канатом, он, Ковалев и Сенцов бросились к шпилю, чтобы отдать еще несколько кругов троса. Они работали с лихорадочной быстротой, но до нового рывка не хватило времени.

Сенцов не мог ничего сказать о том, как это случилось. Внезапно корабль рванулся вперед. Сенцов спиной грохнулся об угол бомботележки и увидел над собой страшный черный бич оборванного троса. Со свистом, изгибаясь спиралью, трос занесся над его головой, он зажмурил глаза и услышал вскрик. Тогда Сенцов вскочил, и тяжелое тело Ковалева упало ему на руки.

Ковалев спас ему жизнь, но сам получил смертельный удар.

Старшину уложили на диване, в кают-компании. Он слышал грохот, дребезжание предметов. Диван ходил под неповоротливым теперь, разбитым, онемевшим телом. Он чувствовал, что жизнь покинула его руки и ноги, а мысли и чувства — полнее и ярче, чем всегда. Обострился слух — до него донесся из коридора голос Кийко, заверявший, что новый трос урагану не порвать. Он разбирался: если боцман здесь, значит, буксир уже заведен снова.