Ябеда - Сэм Хайес

— Ужасно.

— Но по слухам, она на самом деле не умерла, а только прикинулась мертвой, и это не ее призрак тайком разгуливает по коридорам Роклифф-Холла, а она сама, живая и здоровая.

— Неужели?

— Конечно, она в любом случае должна была уже преставиться, но…

— А другие? — И принесла меня нелегкая смотреть на эти проклятые картины! Исполинские лица неласково глазеют на нас.

— Понятия не имею. Практически все — девятнадцатый век. Кроме этой. — Эдам тычет пальцем в картину, к которой я приглядывалась. На ней изображена девочка с бледным лицом вполоборота. Она стоит в ночной сорочке в конце длинного коридора, и непонятно — улыбается она или плачет. — Эта, само собой, современная. Даже по краскам видно.

— Мне нравится, — говорю я. Картина отзывается в душе; хочется взять девочку за руку и вывести из темноты, разлившейся вокруг. Отвернувшись, я собираю хоккейные майки, брошенные на стульях. — Но что я понимаю? Уберу-ка по местам, пока не начался мой свободный вечер. Красота! — Я делано хихикаю, чтобы скрыть прочие чувства.

Эдам задерживает меня, коснувшись локтя:

— Тогда встречаемся в половине восьмого?

— В половине восьмого?

Господи, совсем из головы вон — я же обещала пойти с ним в деревню! Прощай, мечты о тихом вечере в одиночестве. Я не могу разочаровать своего единственного союзника.

— Пообщаемся с одной деревенской тетушкой, помнишь? Она работала в местном детском доме и давала показания в суде.

— Показания?.. — Я ни жива ни мертва. Эдам не предупреждал, что это кто-то из персонала детского дома.

— Об этом я и хочу ее расспросить. Может, она знает что-нибудь о моей сестре. Может, даже помнит ее.

Мне становится нехорошо, кожу стягивает, руки-ноги обдает жаром. Я делаю отчаянное усилие справиться с нервами, но тщетно.

— Боюсь, я… не смогу.

Эдам мрачнеет и насупливается.

— Бога ради, Фрэнки, решайся! Что за чертова таинственность? — Мне еще не доводилось слышать такой злости в его тоне. — Ты мне нравишься, поняла? — Он запинается, прежде чем пояснить признание. — Мне казалось… ты с пониманием относишься к моим розыскам. — К моему удивлению, он вдруг притягивает меня за плечи и возвращается к прежнему тону, не требует, но уговаривает: — Пожалуйста, пойдем со мной! Ты обещала.

С тяжелым сердцем я киваю. Это противоречит моим собственным правилам и нормам, и соглашаюсь я только потому, что знаю, насколько это для него важно.

— Спасибо. Значит, увидимся позднее. — Он разворачивается и шагает прочь с неразлучным ноутбуком под мышкой.

Ровно половина восьмого. Об этом меня известил компьютер, который я только что выключила. В сети кое-что произошло, и меня всю трясет, но так или иначе, эта встреча теперь представляется правильной.

Я поджидаю у высоких дубовых дверей с перекинутым через руку пальто. Обвожу пальцем массивный железный засов, вспоминаю.

— Минута в минуту. Спасибо, что пришла. — Эдам потрясает блокнотом и диктофоном. — Думаю, будет интересно.

— Не сомневаюсь.

Я поглубже натягиваю вязаный берет, влезаю в пальто и поднимаю воротник. На мое счастье, ледяной ветер позволяет утонуть в куче одежды.

Глаза у меня густо накрашены, и с помощью румян я изменила форму скул. А еще раскопала среди забытых вещей пару слабеньких очков. Эдам поглядывает удивленно, но молчит.

— Пойдем, — говорю я, пока не передумала, протягиваю руку к засову, и вдруг ладонь Эдама накрывает мои пальцы. На одно короткое мгновение время застывает.

Утаить нашу поездку в деревню невозможно. Древняя машина Эдама чихает, кашляет и оставляет за собой клубы черного дыма.

— Я ее далеко не прогуливаю! — кричит Эдам и открывает свое окно, чтобы выпустить чад. Стекло застревает посередине.

— И правильно! — кричу я в ответ.

Наше короткое путешествие освещает одна подслеповатая фара, видна только левая обочина, а сама дорога скрыта во мраке, будто ее вообще нет. Это наводит меня на невеселые мысли о собственном будущем.

Спустя несколько минут, под лязг и оглушительную пальбу мотора, мы въезжаем в Роклифф. В свете уличного фонаря я вижу, как две-три парочки, до носа закутанные от осенней промозглости, направляются к пивной. Мы минуем пруд и крошечный деревенский скверик, Эдам сбавляет скорость, давит на тормоза, и старенький «фиат» резко останавливается. Мотор тут же глохнет как подстреленный.

— Только сначала я хочу кое-что тебе показать. — Перегнувшись над моими коленями, Эдам открывает бардачок, роется в хаосе, извлекает свою сигаретную жестянку и пачку мятных леденцов. — Будешь?

Я сдираю серебряную обертку и зажимаю конфету в губах, надеясь, что она удержит меня от слов, о которых я потом пожалею. Мы выбираемся из машины, и Эдам ведет меня к скверику. Тусклые фонари освещают нам дорогу. Трава сырая и, похоже, с лета некошеная — клочковатое напоминание о лучших временах. Сухой львиный зев и герань обрамляют треугольник сквера. В оранжевом свете все выглядит нереально.

Несколько тропинок сбегаются к центру газона, где высится нечто вроде памятника. Позади него две скамейки, стоят лицом к пруду. Когда я в последний раз была в деревне, на воде качались утки.

— И что ты хотел показать? — Я оглядываюсь: вокруг ничего необычного.

— Иди сюда, — отзывается Эдам. Слышно, как он хрустит своим леденцом. Он проходит по тропинке, останавливается у памятника и, пока я озираюсь, скручивает сигарету. — Ну иди же, — подзывает он меня к каменной конструкции.

С каждой стороны широкого постамента — дощечки с выгравированными на металле именами.

— Местные жители, погибшие в двух мировых войнах. — Сняв очки, я представляю венки из алых маков, которые ложатся сюда в ноябре. В алфавитном порядке перечисляются фамилии здешних прихожан, павших в бою. Над каждой группой имен значится год смерти. — Сколько жизней потеряла эта деревня…

— Да, печально, — кивает Эдам. — Но ты сюда взгляни. В приходском совете был скандал по поводу добавления этих имен. — Он шагает через цепь низкой ограды к задней стороне каменного обелиска и ждет, пока я перелезу через ограду. — Злости не хватает… Поднять шум из-за того, что люди хотят сохранить память о погибших!

Я пробегаю глазами список, и земля уходит из-под ног. Стоя рядом с Эдамом, я пытаюсь осмыслить перечень имен, вырезанных на дополнительной плашке, как запоздалое раскаяние. Впитываю запахи мягкой земли, увядших летних цветов под ногами, подгнившей воды в пруду, разлившихся в холодном воздухе выхлопных газов нашей машины.

— Зачем ты мне это показываешь? — Я сглатываю. Зажмуриваюсь. Снова сглатываю.

— Это имена умерших детей, — тихо отвечает он.

Я едва слышу его, глаза снова вбирают имена — мне нужно удостовериться. Один за другим они проплывают передо мной, я слышу их плач и смех, ощущаю их боль, вижу, как тает дымкой их жизнь, а у всех вокруг продолжается, будто ничего не случилось, будто их и не было на свете.

Тилли Броуди

Абигайль Николс

Оливер Кен

Оуэн Фишер

Джейн Доккерил

Сэмюэль Сибрайт

Меган Сибрайт

Джонатан

Джеймс Мак-Вей

Элистер Питерс

Дон Коутс

Энди Дж. Р.

Майкл Прайс

Крейг Нот

Список продолжается, но у меня нет сил читать дальше.

— Как… как они?.. — Язык еле ворочается, липнет к губам. — Кто… Что произошло? — Я умолкаю, потому что знаю ответ на каждый свой вопрос.

— Их всех убили, Фрэнки, — угрюмо говорит Эдам. — Их мучили, а потом убили в детском доме Роклифф-Холл.

Он разворачивается к пруду. Я иду следом.

Мы садимся на замшелую скамью и представляем себе уток, представляем резвящихся детей, представляем прошлое, будущее.

— Все это будет в моей книге.

Не слушаю — не могу слушать. Мысленным взором я вижу, как встаю и удираю, сбегаю в другой город, в другую страну, на другой континент. И как до конца своих дней живу, постоянно оглядываясь.

— В восьмидесятых годах полиция накрыла в детском доме Роклифф банду педофилов, — продолжает Эдам. — На протяжении многих лет детей систематически насиловали и убивали. Годами никто не догадывался, что там творилось. Когда дом закрыли, на его территории были обнаружены останки детей. Некоторых так и не опознали, некоторых не нашли. Полиция много лет подряд пыталась разыскать пропавших, неизвестно было, убиты они или им каким-то образом удалось бежать. Учет в доме велся из рук вон плохо, кое у кого из детей ни фамилии, ни даты рождения.

Эдам достает сигарету, крутит в пальцах.

— Думаю, список умерших далеко не полон. Вернувшись в Англию, я пробовал говорить с местными властями, выходил даже на отставных полицейских, которые расследовали дело, но двери захлопывались у меня перед носом. Я даже задумался: кому можно верить?