Пока мы можем говорить - Марина Козлова

– Действительно, – торопливо поддержала сестру Саша, перебирая длинными пальцами золотистую бахрому белой скатерти и прижимаясь горячим коленом к бедру Бориса, – это же нечестно.

Видит Бог, вовсе не перевал беспокоил ее в этот момент.

– Холатчахль и Холат-Сяхыл – это одно и то же, – любезно пояснил Георгий, обращаясь в основном к Борису. – В переводе с мансийского – «гора мертвецов».

Борис вздохнул, положил себе на тарелку кусок ветчины и принялся разрезать его по диагонали.

– Ездили они только на разведку, – сказал Георгий, – по моей просьбе. У них сложилось впечатление, что работать там можно.

– Впечатлением жопу не прикроешь, – пробормотала Ирина и уткнулась в свою тарелку.

– Что? – Георгий заинтересованно подался вперед.

– Ничего…

– Уральско-юкагирская группа языков. – Георгий налил в бокал воды из кувшина и бросил в воду ломтик лимона. – Или окско-уральская, как кому больше нравится. Димон как специалист по истории венгерского очень был рад этой поездке. Утверждает, что там даже суслики говорят на понятном ему диалекте.

– Утверждаю, – кивнул Димон и, сверкая широкой улыбкой, перебросил Димычу мячик над столом.

– Венгерский – ближайший родственник мансийского, – шепнула Саша Борису.

Борис кивнул, охотно соглашаясь, и симметрично украсил каждый кусочек ветчины веточкой петрушки. Родственник так родственник. Чего там.

– Так, – сказала Ирина. – Как хозяйка этого дома я считаю, что мы ведем себя как свиньи. Извините нас, Борис, пожалуйста. Помните, мы с Шурой вскользь упоминали о перевале Дятлова? Там, на Урале, в пятьдесят девятом году погибла группа туристов под руководством Игоря Дятлова. Все молодые, красивые, веселые. Спортсмены. Комсомольцы. Студенты. Песни пели, стенгазеты рисовали. Пошли на лыжах по достаточно сложному маршруту по горам Северного Урала. Но до конечной точки путешествия не дошли. Первого февраля пятьдесят девятого года остановились на ночлег на склоне вот этого самого Холатчахля, разбили палаточку… Почти через месяц поисковая группа обнаружила палатку с разрезанной стенкой и тела туристов вокруг в радиусе километра. Почти все в нижнем белье, с оранжевой кожей, со страшными увечьями. Все, кто пытался разобраться в этом деле, говорят, что создавалось впечатление, будто ребята уже было собрались спать, но что-то жуткое заставило их разрезать палатку изнутри и бежать оттуда куда глаза глядят… Впрочем, мне представляется, что для того, чтобы переночевать в начале февраля в палатке на Северном Урале, совсем не обязательно раздеваться до нижнего белья… Всего навалом – версий, материалов, реконструкций всяческих. От военно-конспирологических до фольклорно-мистических. А правды все равно никто не знает. Мы вот с Сашкой сколько просились – нас не пустили. Потому что в наших рядах процветает неприкрытый мужской шовинизм, – и она косо посмотрела на ухмыляющегося Георгия. – Иначе я этого объяснить не могу.

– К большому исследовательскому интересу у нас добавился заказчик, – сказал Георгий. – Нам заказали перевал Дятлова. Вот так-то братцы.

– Не иначе Голливуд заказал, – прищурилась Ирина. – Там вроде собирались кино снимать.

– Нет, один крупный уральский промышленник. Бизнес сделал в девяностые на золотодобыче. Создал несколько добывающих предприятий, руководит группой компаний «Сияние Урала». Так что готов платить золотом – вот буквально.

– А зачем это ему? – рассеянно спросила Саша, переплетая свои пальцы с пальцами Бориса.

– Нехорошо, Шура, в приличном обществе держать руки под столом, – ехидно заметила Ирина. – Да-да, извини, Георгий…

– У одного из членов группы Дятлова, у Коли Тибо-Бриньоля, была девушка. То есть девушка, наверное, имелась не только у него, но в данном случае нас интересует именно эта девушка. Лыжи она не любила, путешествия тоже, а любила вязать и пироги печь. Никакими коврижками заманить ее в туристический клуб Николаю так и не удалось. И пошел он в экспедицию без любимой, а на прощанье пообещал ей, что, как только вернется, поведет ее в загс под белы рученьки. Ждала она его с радостным нетерпением, но так и не дождалась. А через шесть примерно месяцев родила сына. Ну, понятно, да? Вот этот самый Виктор Николаевич Мечников и есть наш заказчик. С юности эта история не дает ему покоя. А познакомились мы случайно. Оказались на соседних креслах в самолете, летели из Лондона. Я туда, как вы помните, прошвырнуться поехал да в библиотеках Оксфорда порыться. А он по делам. Коренастый такой, крепкий русский мужик. Упертый, что называется. Французские корни его отца как-то растворились в уральском генотипе. Выпил слегка, стал байки рассказывать, но очень быстро вырулил на тему перевала. Если у человека есть идея-фикс, он ее быстро выдаст, вот уж поверьте. Под любым соусом или просто напрямую. И степень знакомства здесь роли практически не играет.

– Но там погибли арви, – напряженно сказала Саша. – Из твоей же латышской ветки. Ты же сам рассказывал. Ты же из-за этого нас туда не пускал.

– Я передумал, – сказал Георгий. – Ира, положи мне уточки кусочек. Крылышко, да. Передумал.

– Из-за денег? – Саша по-детски открыла рот, и больше ее удивления было только удивление Бориса, который смотрел на нее во все глаза. У него сложилась абсолютная уверенность, что до этого момента у Саши не было ни малейшего представления о подобном типе мотивации. О том, что кто-то к чему-то может стремиться из-за денег. Тем более их драгоценный Георгий, вождь, учитель и отец родной. «Моя счастливая девочка, – подумал Борис растроганно. – Не иначе, росла на небесах».

Георгий поднес салфетку ко рту и аккуратно промокнул губы.

– Деньги, Сашенька, – нежно сказал он, – невероятно полезная вещь. Чтобы ты знала. Это с одной стороны. С другой стороны – отправлять группу на верную погибель и отправляться туда самому с такой… э-э-э… нелепой целью даже ради всего золота мира – это… ну, ты понимаешь.

– Маразм, – подсказал Димыч.

– Маразм, да. Но я слушал этого уральского старателя, после долго думал, и у меня появилась гипотеза… Нет, гипотеза у меня появилась уже после того, как Димки приехали. А до этого появилось ощущение.

Андрес конечно же не думал никуда ехать. Даже на работу он теперь отлучался скрепя сердце, и закоренелая, казалось бы, привычка засиживаться в рабочем кабинете допоздна исчезла в последнее время бесследно, испарилась, будто и не было ее вовсе. Больше всего на свете ему хотелось просыпаться поздним утром рядом с Алехандрой, прикладывать ухо к ее большому теплому животу, ощущать на своих сонных губах ее медленные пальцы. Из таких утр он не хотел пропустить ни одного, и уж конечно, и в страшном сне представить себе не мог, что главное, ради чего он, оказывается, жил все эти годы, вдруг случится без него. Он согласен был признать себя старомодным в некоторых вопросах супружеской жизни, но изо всех сил и под любыми предлогами избегал близости большей, чем этот скромный утренний ритуал. Однако именно к седьмому месяцу беременности Алехандра, ранее скорее покорная, чем активная, окончательно вошла во вкус неторопливых утренних соитий. И теперь, глядя в темное окно автобуса, который вез его в Гвадалахару, Андрес видел только свою жену – она лежала поперек широкой кровати на боку, поджав колени к животу, глядя из-под опущенных ресниц на него, стряхивающего пепел в маленькую пепельницу, и улыбалась. Столбик пепла рос слишком быстро и мгновенно рассыпался, вот еще секунда-другая, и все будет так, как она хочет…

Этот вечерний телефонный звонок из Гвадалахары испугал его именно потому, что он на время позволил себе расслабиться, забыть о Дамиане и о том, что вокруг него кружит «она». Та, которая может быть внезапной, спасительной, нелепой, но подобное коварство проявляет только к тем, с кого хочет спросить за что-то особенное. Дамиан когда-то внес крупную предоплату за ее заботливые хозяйственные визиты. Андрес понял это еще тогда, когда увидел «Рамону», и даже не только и не столько «Рамону», сколько отчаянно косящий взгляд Дамиана и дрожание его рук, и услышал его крик «Да ты что!» в ответ на вопрос, не совершил ли он в прошлом что-то нечеловеческое.

– Приезжай, или я погибну! – свистящим шепотом прокричал Дамиан в трубку.

– Что случилось? – спросил Андрес, скорее чтобы что-то спросить, заодно, может, и прояснится ситуация.

– Я погибну, погибну! – сипел друг, перепуганный, охрипший. – Я не могу говорить!

– О’кей, – сказал Андрес и вдруг разозлился. – Я приеду, если ты мне слово дашь, что расскажешь… – Он вдруг поймал медовый взгляд Алехандры, отвернулся, прикрывая трубку ладонью. – Если ты расскажешь мне о самом страшном своем грехе. Убил ты кого-то, изнасиловал, съел – расскажешь как на духу.

– Расскажу, – помедлив, проговорил Дамиан. – Только приезжай…

Андрес застал Дамиана в его коляске впритык к входной двери. Тот сидел, скрючившись, тяжело дыша, держал на коленях какой-то бурый комок. Андрес присмотрелся – это был ворох окровавленных полотенец. Дамиан вздрагивал время от времени, будто по его грудной клетке проходил разряд электрического тока, и опускал лицо в полотенца. Губы у него были в крови, из мутных покрасневших глаз текли слезы, и весь вид его был катастрофически жалким.