Дневник русского украинца: Евромайдан, Крымская весна, донбасская бойня - Платон Беседин

Реально Крыму сегодня предстоит колоссальная работа в исключительно неблагоприятных условиях, и первая узловая станция на этом бескомпромиссном пути – восстановление советской матрицы бытия в её позитивных проявлениях, а также переформатирование сознания жителей полуострова. Иначе – убийственный, безальтернативный тупик.

Революция на полуострове произошла, да. Обратного хода нет. Но теперь Крыму необходима перезагрузка.

Манифест отверженного: своевременные мысли

О роли писателя в современном политическом контексте

05.11.2014

После первых моих появлений на телевидении мне написал коллега. Смысл его письма был таков:

– Ты мерзавец, Платон! Не стыдно ли тебе лгать в эфирах?

Я, стараясь не раздражаться, ответил:

– Что конкретно тебе не понравилось в моих словах?

Ответ его был суров, как похмельный прапорщик утром:

– Я твою чушь не слушал! Какая разница, что ты говоришь? Важно, с кем ты стоишь!

Потом, видимо, отойдя, он добавил:

– Не лезь в это дело! Не порти себе репутацию!

Под «делом» он понимал российско-украинские отношения, бойню в Донбассе, крымский вопрос и иже с ними.

Собственно, я слышу подобное часто. Мол, не писательское это занятие – лезть в новые «проклятые темы». А коль сунулся – готовься, что заклеймят, осудят.

Отношение действительно меняется. Человек, с которым ещё год назад ты обнимался, теперь руки не подаст. Френды – уже не френды: либо бан, либо игнор. Запланированные публикации в «толстых» журналах – отмена. На писательских форумах человек вдруг подходит и посылает тебя эротическими маршрутами, а ты его даже не знал, но он тебя ненавидит заочно.

Есть ощущение, словно в безвоздушное пространство попал. И вокруг никого. Ты не просто в изоляции, нет – ты прокажённый, с колокольчиком и в балахоне, отверженный; ходишь, бродишь, стаптываешь жизнь в одиночестве. Лишь потому, что имел желание и возможность высказаться. А это нынче не в тренде.

Мнение надо держать при себе. Упрятать его в пыльные чуланы души, запереть и не выпускать. Потому что иметь своё мнение в принципе – воинствующий моветон. А по Донбассу и Украине – особенно.

Если высказываться, то лишь в толпе, на диковатом «Марше мира», где отчего-то звучат нацистские лозунги и призывы к странной войне, в которой одна сторона должна быстро сдаться.

«Для чего он ушёл в публицистику? Почему не дистанцировался от Украины?» – вопиёт известный поэт. Он-то сам уже давно умыл руки. Сидит на поэтическом пьедестале, в окружении престарелых муз, взирает на происходящее со снисхождением, переходящим в издёвку. Что ему до обезглавленных или заживо сожжённых людей, когда верлибры совершенствовать надо?

Но пройдёт время, переусердствует с алкоголем поэт и шепнёт случайному – или неслучайному – встречному: «А Крым-то – наш!» Или, наоборот, тихо так, но настойчиво, стуча кулачками по столу, зиганёт: «Слава Украине! Героям слава!» И в этом есть своя елейная, рафинированная мерзость, которая, точно голливудские монстры, рано или поздно выползает из тьмы.

«Разве это наше дело?» – восклицает другой литератор, прозаик. Он тоже хочет держать дистанцию, но всякий раз невольно приближается к теме максимально.

А всё потому, что это наше дело, да. Абсолютно наше! Писательское!

Не в контексте противостояния России и Украины, Донбасса и Киева, москалей и бандеровцев – нет, но в вечном контексте борьбы добра и зла, где поле боя – сердца человеческие. Борьбы за правду, за истину, которую не разбомбить никакими «Градами». И в этой борьбе писатель взбирается на баррикады, выбирая своё оружие – слово.

Это, конечно, не значит, что завтра надо взять автомат и идти убивать, но совершенно точно ставит вопрос о необходимости разобраться в категориях «хорошо – плохо», «истина – ложь», «мудрость – безумие», при всей общности данных слов.

Произошедшее в Украине – это прежде всего следствие колоссальной гуманитарной катастрофы. Уничтожение образования, нивелирование профессии педагога, рост безграмотности, культурное отчуждение, утрата нравственных ориентиров, моральная деградация – всё это ведёт к ликвидации той границы между добром и злом, что проходит, как писал Солженицын, через сердца. Иронизировали, ёрничали над «добрым и вечным», над заезженными понятиями, считали их атавизмами, упивались постмодернистской эпохой, нивелировавшей любые ценности, – и вот результат.

Мы получили человека, не способного отличить истинное от лукавого, погрязшего в мудрости мира как безумии перед Богом. Таким человеком крайне легко управлять. Посредством страха, как это было в Одессе. Или посредством пропаганды, как это происходит каждый день.

В России – аналогичная история, но в ней, при ещё больших минусах, есть средство от государственного распада – сильная власть. В Украине этой власти не оказалось, и тогда культура, язык стали инструментами войны.

И это не политика, как мы привыкли маркировать, а сфера нравственности, надыдей, ценностей. Желание находить, уничтожать врага, жажда крови, доминирование ненависти над милосердием, принятие на веру любого зла как следствие нехватки основ внутренних.

И тут писатель, работающий со словом и с душами, не может быть в стороне. Zeitgeist требует от него погружения если не на дно, то на первые круги ада. Принесения туда образа здравых словес.

Оттого важен не только сам факт высказывания, но и его суть, содержание, ибо каждое лишнее, неосторожное слово множит ненависть и агрессию, захлёстывающих, видоизменяющих людей вокруг. Писателя – говорящего, не стесняющегося, не боящегося – должен спасти, удержать от падения внутренний эмпатийный гетеродин.

Собственно, такова традиция великой русской литературы, дающей миропонимание и мироустройство. Ведь каждая прочитанная книга – прожитая, маленькая или большая, яркая или скучная, жизнь; прожитая без отнятых лет. Понимание природы зла, его отторжение без непосредственного пребывания в этом зле.

Можно быть на войне и писать «Севастопольские рассказы». Или «Горячий снег». Или «Белую гвардию». А можно наблюдать за войной со стороны, но при этом остро переживать её, создавая «Красный смех», эти записки неврастеника, остро чувствующего боль войны, как выразился Вересаев.

Но трудно представить, чтобы Газданов или Гайдар, Андреев или Толстой, Бондарев или Булгаков, люди пишущие, пытающиеся осознать, в принципе оставались в стороне или были столь чудовищно однобоки, чтобы не сомневаться, не рефлексировать, не искать ответов, когда кромсали, четвертовали их замученный, разделённый народ.

Да, нам, как и раньше, нужны очевидцы, здравые, рассудительные. Нужны сомневающиеся, не боящиеся ставить «проклятые вопросы». Нужны ответчики, умеющие понять и сформулировать. Нужны отверженные, пребывающие в изоляции. Они будут творить свидетельства, эти своевременные мысли нового страшного времени. Дабы зафиксировать, разобраться, понять. А возможно, дабы простить, навсегда отсекая дорогу в ад.

Реставрация как начало

О проблемах и перспективах российского Севастополя

07.11.2014

Севастополь определился со своим будущим. Губернатором стал Сергей Меняйло. Законодательное собрание возглавил Алексей Чалый. Уже приняты первые законы. Так решили избиратели, коих, к слову, предсказуемо оказалось немного: явка составила чуть больше 40 %. Собственно, двумя названными персоналиями, символизирующими и детерминирующими два вектора развития Севастополя, во многом и будет определяться будущее города.

Хотя ещё весной, русской весной, большинство севастопольцев вряд ли могло представить себе подобную двуполярность. Авторитет Алексея Чалого, заставившего многих – наверное, впервые за последние двадцать лет – поверить в городскую власть, был действительно непререкаем. У Севастополя появился свой, «народный» мэр, потомственный севастополец, успешный бизнесмен и умеренный, без оголтелости патриот. Другие кандидатуры на пост губернатора, казалось бы, и не рассматривались.

Но вдруг появился Сергей Меняйло. К удивлению, а подчас и к возмущению севастопольцев, он пришёл на место Алексея Чалого. Горожан тут же успокоили: Меняйло – ставленник Чалого, о чём последний заявил на встрече с Владимиром Путиным. Сам Алексей Михайлович возглавил Агентство стратегического развития.

Закончилась подобная рокировка открытым – пламя в топке, конечно, не полыхало, но искры из полуприкрытой дверцы летели яркие – противостоянием Чалого и Меняйло. В результате бывший «народный мэр» назвал свой уход ошибкой, а нынешнюю власть – чванливой и некомпетентной.

Мирила двух мэров уже Москва. При этом Чалый хотел прямого избрания губернатора и в случае отказа планировал заблокировать выборы. Меняйло же заявлял, что прямое избрание для военного города неприемлемо. В итоге он пошёл на уступки.