Фарьябский дневник. Дни и ночи Афгана - Виктор Носатов

— Федирко, кого ты опять там колошматишь? — спросил бойца старший лейтенант. Пересев с командирского места в кресло наводчика-оператора БМП он обстреливал из башенного пулемета засаду боевиков, окопавшихся у расположенного на гребне хребта белого мазара.

Огонь боевиков ослабел, давая короткую передышку.

— Да ничего особого, товарищ старший лейтенант, просто «дух» слишком наглым оказался, хотел в упор из гранатомета шарахнуть, пришлось успокоить, — отозвался загорелый до черноты, крепенький хлопец, ввернув при этом словечко позадиристее.

Офицер пропустил соленую солдатскую шутку мимо ушей, он был занят тем, что внимательно наблюдал в оптический прицел за мазаром.

В это время от начальника мотоманевренной группы поступила команда — по мере возможности подбирать оружие, которое моджахеды бросают на поле боя.

Старший лейтенант, памятуя доклад Федирко, задумался.

Несколько минут спустя он, еще ничего определенно не решив, как бы между прочим сообщил:

— А гранатомет — то взять надобно, какой ни есть, а трофей.

Бойцы замерли в ожидании, что же командир скажет дальше. Кого пошлет за этим чертовым трофеем? Откровенно говоря, никому из них не хотелось лезть под пули за этой, никому не нужной, простреленной трубой. Не смотря на временное затишье, пули нет — нет да и цокали по броне.

— А черт с ним, с этим трофеем, — устало произнес офицер, чем быстро разрядил напряженную обстановку.

— Поступил новый приказ! — тут же добавил он, — теперь все свое внимание необходимо сосредоточить на дувалах и садах. Будем прикрывать передовой отряд соседей, а то «духи» не дают спокойно развернуться.

Далеко впереди, из-за поворота, где несколько минут назад скрылась последняя машина транспортной колонны, которую от границы сопровождала ММГ, показалось облако пыли. Движение это заметили и душманы. Временное затишье взорвалось нарастающим гулом боя. Старший лейтенант увидел в прицел, как к мазару торопится подкрепление. Зарядив орудие осколочной гранатой, он быстро нашел в перископ цель и нажал на спуск. Первая граната взорвалась перед позициями боевиков. Второй было достаточно, чтобы от подкрепления ничего не осталось. В это время сверху спикировали «горбатые», рассеяв в спешке, куда придется, свой смертоносный груз, они умчались вскоре подальше от боя, оставив ММГ без воздушного прикрытия. Почувствовав слабину русских, моджахеды усилили обстрел дороги.

В непрерывном грохоте разрывав и пулеметных очередей, казалось, что приходит конец света. Все, и белое-белое солнце, неподвижно застывшее в зените, которое уже основательно раскалило броню, и дышащее жаром орудие с пулеметом, и пороховые газы, которые, не смотря на беспрерывную работу вентиляторов, уже почти под потолок залили десантное отделение — все это затмевало, затуманивало сознание. Люди действовали уже механически, без всяких чувств и ощущений. Кто-то палит из-за дувала — туда гранату, кто-то бежит с гранатометом наперевес — короткая очередь. Пустые пулеметные коробки, магазины — и пальцы механически пихают туда патроны. Эта механическая карусель, казалось захватил всех. Бойцы понимали друг друга с полуслова, объясняясь зачастую жестами, мимикой. Каждый понимал, что от него зависит жизнь многих.

Центром этого небольшого коллектива, под пышащей жаром броней боевой машины, и был тот старший лейтенант — худощавый, загоревший до черноты, облаченный в легкую камуфлированную накидку. Рот крепко сжат, глаза горят боевым азартом, руки уверенно наводят оружие в цель. Между выстрелами из «Грома» он успевает осмотреть десант, подбодрить насмерть измученных солдат. Глядя на командира, угрюмы их лица светлели, натруженные руки действовали уверенней, пули ложились метче.

Вскоре из облака пыли появился первый БТР. Из всех его бойниц, и башни велся непрерывный огонь, не давая душманам возможности даже выглянуть из-за укрытий. Опасней всего для боевых машин были не те боевики, что обстреливали дорогу с гор, а те, что каждую минуту могли выскочить с гранатометом наперевес из-за глинобитной стены. Поэтому командир все внимание сосредоточил на изломах ближайшего дувала.

Передовой бронетранспортер соседей на полной скорости развернулся и тут же, не останавливаясь ни на минуту ринулся назад.

Вслед за ним показался второй, третий БТР, лихо развернувшись вскоре и они исчезли в пыли. Четвертой шла боевая машина пехоты.

Пока механик-водитель разворачивал неуклюжую машину из-за пролома в дувале, выскочил гранатометчик, и, уверенно вскинув трубу гранатомета прицелился.

— Не успею, — со злостью подумал офицер, спешно разворачивая башню. Но его, к общей радости, опередил все тот же ловкач, Федирко. Командир еще продолжал по инерции смотреть на подкошенного расторопным бойцом боевика, когда боковым зрением вдруг почувствовал, что в его сторону смотрит зеленая головка гранаты. Смертельный холодок тронул виски.

— Это конец, — подумал он, а руки подсознательно делали свое дело. Не дожидаясь, пока замрет башня, нажал на спуск. Выстрелы раздались почти одновременно. Его чуть раньше. Граната, чиркнув вскользь по башне, взорвалась где-то рядом и оглушила его…

Офицер откинулся на спинку кресла, в изнеможении прикрыл глаза. Звенело в ушах, голова словно раскалывалась на части. В этот момент он услышал радостный возглас сержанта:

— Товарищ старший лейтенант, «духи» бегут! Вертушки их добивают!

Он еще пытался заставить себя руководить боем, через силу подбодрить своих ребят, словно ничего и не произошло, но, услышав, что душманы драпают, расслабился и впал в радужно-созерцательное состояние.

Перед глазами, словно во сне, проносились наиболее запавшие в душу картины жизни. Вот он со своим закадычным другом Володькой, вылепив из пластилина солдат, пушки, танки и даже усатого генерала, ведут бой. Его войска то и дело меняют позиции, маневрируют, и потому постоянно побеждают. Володькины — же стоят на месте и лишь огрызаются. Наконец Володьке игра надоедает, и он принимается давить его солдат, пушки и танки руками. И такая злость его тогда взяла, что с кулаками кинулся на закадычного друга. Через день они помирились. В пластилиновых солдатиков они с Володькой больше не играли, но, тем не менее, тяга ко всему военному у него осталась навсегда. И когда перед ним предстала вечная послешкольная дилемма — куда поступать — в гражданский ВУЗ или военное училище, у него даже ни на минуту не возникло сомнения.

Словно в замедленном кино пронеслись картины его поездки в Ейск, для поступления в авиационное училище. С какой надеждой и юной самоуверенностью ехал он туда, что когда услышал от майора медицинской службы:

— В летчики по состоянию здоровья не подходишь, — ушам своим не поверил. Наивно стал что-то доказывать начмеду, председателю медицинской комиссии. Тот, бегло прочитав медицинское заключение, сказал:

— Молодой человек, у вас еще все впереди. Послужите в армии, а там, если желание стать офицером останется, поступайте в любое пехотное училище.

Позже он так и поступил.

Но сначала была служба на пограничной заставе.

В голове пронеслись картины его первого выхода на границу. Кругом горы, внизу речка, за речкой Иран. В тот первый свой наряд он услышал слова угрозы исходящие от иранских жандармов. И тогда понял, что не все люди на земле хотят добра ему и его стране.

Подумал тогда:

— Вот я, а вот они, мы сейчас больше враги, чем друзья, если они от слов перейдут к делу я сделаю все, чтобы никто из них своим поганым сапогом не коснулся моей, нашей земли.

Ему почему-то показалось, что о том — же думают и его сослуживцы. Потом сквозь туманную пелену забытья доносится музыка. Он видит праздничный зал, разгоряченные лица своих друзей, их подруг. Видит, с какой торжественностью ложится рука, пригласившей его на белый танец девчонки, на зеленый с малиновой окантовкой курсантский погон. Танцуют молча. Он затылком чувствует оживление и улыбки друзей, которые посчитали его за пай-мальчика, краснеющего от одного взгляда девиц. Почему она выбрала именно меня, думал он, не смея открыть рот, чтобы спросить, как же эту смелую синеглазую девчушку зовут. Наконец познакомились, слово за словом и словно не было рядом с ним незнакомого человека. Что понравились они друг другу с первого взгляда и возможно навсегда, никто из них в тот вечер их первой встречи, ни на минуту не сомневался.

Потом бывали и продолжительные разлуки, но после них были и незабываемые встречи. Вскоре Лена стала его женой. Потом родился Сашка, были радостнее хлопоты, бессонные ночи и гордое чувство отцовства. Он — глава семьи. Служба, конечно, не была сахаром, но он старался все свои тревоги и заботы оставлять за порогом дома. Иногда, когда Сашка спал, они читали его старые курсантские письма и хохотали до слез, до-упаду. Иногда, в минуты наивысшего откровения, краснея, читал стихи посвященные ее глазам, губам, их будущей безоблачной жизни…