Четвертая Беты - Гоар Маркосян-Каспер

— Почему?

— Ну во-первых, будь он таким, каким вы его себе представляете, он не стал бы бояться за Поэта, а был бы рад от него избавиться.

— А во-вторых?

— Нет, погодите! Это полная чушь! Он не раз вытаскивал Поэта из всяких щекотливых ситуаций… даже у меня на глазах! Конечно, он боялся за Поэта. Но дело не в этом.

— А в чем же?

— Не могу объяснить. Впрочем… Может, он разобрался в нас лучше, чем мы в нем? Не знаю. Но я уверен, понимаете, уверен — он не сомневался в том, что мы спасем Поэта при любых обстоятельствах. При любых.

— Отчего же все-таки он не воспользовался своим преимуществом и не заставил вас сыграть ему на руку?

— Может, он слишком горд?

— В смысле?

— Слишком горд, чтобы поддерживать свой авторитет за наш счет, — пояснил Дан.

— Так… Ну что ж, мы еще вернемся к этому. Ишь, расцвел. Тебя так тянет на Торену? Любопытно.

Дан не стал спрашивать, что именно любопытно. Он предпочел исчезнуть, пока разговор не принял иной оборот. В коридоре он даже тихонько запел.

Четвертая планета Беты своей нежной голубизной напоминала Землю. И не только голубизной. Перед тем, как идти на посадку, пилот сделал несколько витков, уточняя астрономические характеристики. Радиус, масса, гравитация… 1,1, тренированные мышцы землян и не чувствовали разницу… период обращения, вращения… Год здесь равнялся 352 суткам, делился он на четырнадцать месяцев по двадцать пять дней, оставались еще два, которые назывались Днями Рождения Времени и имели, если можно так выразиться, автономию, сутки тоже были близки к земным, часов в них насчитывалось опять-таки двадцать пять… возможно, пятерка считалась в древности магическим числом?.. пять в квадрате, пять в кубе — минут в часе было сто двадцать пять… Разумеется, это были не минуты, не часы и не сутки, просто Дан по старой привычке тут же переводил чужие слова на интер, точнее, не переводил, а адаптировал понятия, он вообще не любил учить языки, Ника дразнила его ксенофобом, Дан сердился, но тратить время на обучение национальным языкам, пусть даже под гипнопедом, не желал категорически, не то что Ника, та знала пять или шесть языков и читала чуть ли не всю мировую литературу в подлинниках, Дана же вполне устраивал интер, бакнианский был практически первым — после интера и родного, конечно — языком, которым он овладел в достаточной степени…

Пилот наматывал виток за витком в направлении от северного полюса к южному, проводилась картографическая съемка, полученные данные тут же обрабатывались, необходимая информация параллельно шла на микрокомпьютер Дана, на этот раз он должен был быть вооружен информацией, что поэффективнее бластера… который к тому же нельзя пускать в ход… Собственно говоря, бластера ему никто и не дал, правда, у него был станнер, но пользоваться им без крайней необходимости отнюдь не рекомендовалось…

Под утро малый орбитолет высадил их близ Бакны, в четверти часа ходьбы от Крепости. Занимался рассвет. Поэт молчал, он явно волновался и пытался это волнение скрыть. Дан тоже был возбужден, пару раз он пробовал заговорить с Поэтом, тот отвечал нехотя, односложно, и Дан, в свою очередь, приумолк. Только на ближних подступах к Крепости Поэт обронил:

— Жаль, Ника не с нами. Дина расстроится страшно.

— А ты? — спросил Дан.

— Признаться, я тоже огорчен. И почему ее сюда не пустили?

— Это не женское дело, — пожал плечами Дан.

— Не знал я, что у вас такая дискриминация. У нас женщины участвуют в любых делах, они имеют такие же права, как и мы.

— По-твоему, равенство прав предполагает равенство обязанностей? И у нас был такой период, когда женщины подвергались опасностям наравне с мужчинами и работали столько же. Но это и есть истинная дискриминация.

— Возможно. И все-таки жаль, что Ники нет с нами.

Дан задумался. Впервые за время их совместной жизни разлука с Никой не угнетала его, не было ни острой тоски, ни страха, вернувшись, узнать, что его разлюбили. Удивительно, но он был совершенно спокоен… он вспомнил прощальный поцелуй и вымученную улыбку Ники и даже слегка загордился. Что ж, наконец он занялся делом, каким должно заниматься мужчине, а Ника осталась там, где… Уж конечно, женщине больше пристало работать на тихой, безопасной базе, чем пробираться на территории спецзон… Ну не смешно ли, единственное, что здесь сгодилось в ускакавших на пару веков вперед землянах, это знание средневековых боевых искусств… нет, не смешно, скорее заплачешь… Ох уж эти бакны! Он сердито посмотрел на Поэта, тот истолковал его взгляд по-своему.

— Неужели ты до сих пор думаешь?..

— Ничего я не думаю, — оборвал его Дан. — И никогда не думал.

Поэт улыбнулся. В его улыбке не было иронии.

— Я рад. Хватит нам коситься друг на друга, ты не находишь?

— Нахожу.

— Так поставим точку?

Дан молча протянул ему руку. Поэт пожал ее по-бакниански — согнув свою в локте.

Тропинка вывела их к боковой стене Крепости, чтобы подойти к воротам, пришлось обогнуть один из ее семи неправильных углов. Подойдя к стене вплотную, Дан провел по неровной, изъеденной временем и оружием темной поверхности рукой. Сердце у него забилось. Невротик несчастный! Дан досадливо поморщился, но тут на его плечо легла рука Поэта. Рука дрожала.

— Волнуешься?

— Да, — ответил тот просто. — Но погляди-ка, Дан.

Ворота Крепости были приоткрыты, будка охраны пуста, во дворе ни одной живой души.

— Может, спят? — собственное предположение показалось Дану неубедительным, он прекрасно помнил, что двор Крепости никогда не пустовал: патрули, караулы, дежурные офицеры…

Невольно ускоряя шаг, они прошли через двор к Центральному зданию. Широкая, покрытая замысловатой резьбой двустворчатая дверь была перегорожена засовом, запертым на небольшой квадратный замок.

— Эй, есть тут кто-нибудь? — крикнул Поэт в тишину, сложив рупором ладони. — Эй!

Обошли двор, постройки. Тишина, темнота, замки. Когда, пройдя весь периметр, они вернулись к небольшому домику сразу за воротами, Дан толкнул Поэта локтем.

— Окно открыто. На втором этаже. Как мы не заметили…

— Оно было закрыто, — возразил Поэт.

Он снова сложил ладони рупором, но кричать не понадобилось, дверь открылась, на крылечко вышел худой старик в темной одежде. Поэт приветственно поднял руку, старик ответил кивком головы и стал пристально разглядывать его. Дан не выдержал.

— А где Маран? — спросил он чуть хриплым от волнения голосом.

Старик ответил не сразу, он смотрел на Поэта.

— Это ты, Поэт? — проговорил он наконец. — Ты жив? А мы думали… — он вздохнул, потом спохватился. — Маран? Маран в городе.