Буревестник - Петру Думитриу
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты порешь вздор, — огрызнулся Прикоп.
Он глубоко задумался. Этот Жора совсем не был похож на прежнего долговязого деревенского парня, сильного, как молодой бык. Он изменился, преждевременно состарился, его сила ушла, казалось, внутрь. Он открыто над ними издевался, отказываясь — в шуточной форме — высказать свое мнение об их работе: я, мол, прекрасно понимаю, зачем вы просите у меня совета: чтобы сделать все шиворот-навыворот, а потом свалить на меня вину и написать в обком, что, дескать, инструктор — путаник, надо его сменить. Он почти что сказал им это в лицо, уклонившись от всяких советов. Опасный человек. Нужно отделаться от него как можно скорее…
— Он так зазнался, что не допускает никакой критики, — сказал Прикоп. — Нужно написать в обком о его сегодняшних похождениях. Ночью придет сейнер с горючим для куттеров. Вот мы с ним письмецо и пошлем.
— Напишем именно так, как ты ему говорил, — сказал Прециосу. — Позовем Продана?
— Пускай себе отдыхает, — решил Прикоп. — Он только что вернулся с вахты, устал. Достаточно и двух членов бюро.
В то время как Прикоп с Прециосу сидели в каюте последнего и, тщательно взвешивая каждое слово, сочиняли письмо, Адам, лежа в темноте, вертелся в подвесной койке. В кубрике было душно; слышался громкий храп спящей команды; пароход лез на волну, потом вдруг проваливался куда-то и снова, словно повинуясь волшебному закону, полз вверх. Адаму не спалось от волновавших его мыслей. Он привык считать, что все прежнее забыто, что прошлое отодвинулось куда-то очень далеко, что для него не существует больше ни Даниловки, ни тамошних людей. Просматривая бумаги в отделе кадров, он узнал, что встретится с Прикопом. В деле значилось, что Данилов порвал с отцом-кулаком еще до 1944 года и с тех пор был простым матросом, жившим на зарплату и не имевшим никакой недвижимости. Больше никаких сведений в деле не было. Каково же было Адаму встретиться с живым Прикопом — упитанным, наглым, коварным, хладнокровно обдумывавшим каждый шаг, может быть, скрывавшим такие вещи, о которых никто ничего даже и не подозревает. И тут же, чуть не в рубище, рыбак — Симион, муж Ульяны. Адам продолжал мучительно вертеться с боку на бок. «Зачем себя обманывать?» — думал он. Он ненавидел их еще с тех пор, как его приговорили за убийство, тогда еще, на суде, сообразив, кто упек его в тюрьму. Он ненавидел их изо всех сил: ему хотелось быть великаном, чтобы растоптать ногами их дом и в нем, как муравьев, всех Даниловых. «Но я не могу им мстить, не могу! — повторял он, обливаясь потом и качаясь в своей койке. — Теперь, во всяком случае, не могу. Если окажется, что они ничего вредного не делают, я их не только не трону, но и думать про них ничего плохого не буду. Они для меня чужие и я для них чужой — мы незнакомы, — убеждал себя Адам, кусая губы и тщетно пытаясь подавить душившую его ненависть. — Если они честно работают и ничему не вредят, то они от меня ничего, кроме добра, не увидят. Власть, которой я здесь облечен, не моя. Было бы нечестно пользоваться ею для личных целей — чтобы расправиться с Даниловыми… Нет, я никогда не буду им мстить». Были минуты, когда ему становилось трудно дышать от насилия, которое он над собой делал. Когда Адам на несколько мгновений успокаивался, ему казалось, что битва выиграна, что ему удалось пересилить себя, совладать со снедавшей его страстью. Но он тотчас же снова обливался потом, снова его захлестывала волна безудержного гнева, неутомимой жажды мести, безумного желания топтать ногами, крошить, терзать, рвать руками и зубами… «Что со мной делается? что со мной?» — недоумевал он, испуганный этими приливами ненависти, силы и глубины которой он сам до того еще не знал как следует.
Адам не спал всю ночь. Ни те, которые, сменившись с вахты, приходили ложиться, ни те, которые просыпались и, ворча, одевались в темноте, чтобы вступить на вахту, не знали, что незнакомец, лежавший в первой от двери койке, не спит. Утром, измученный бессонницей, он вышел на палубу. Теперь, после этой ночи, он знал наверное, что никогда не воспользуется своей властью для мести. Облокотившись на планшир, Адам долго смотрел вслед удалявшемуся в тумане сейнеру — тому самому, который приходил ночью с горючим, — вовсе и не подозревая, что с ним отправлено очень близко касавшееся его письмо. Море попрежнему хмурилось.
С кормовой палубы донеслись чьи-то негодующие голоса. Адам пошел туда — посмотреть, что случилось. Бородатые рыбаки в выцветших, запачканных смолой и кровью спецовках, с бледными, возмущенными лицами, обступив Прециосу, грозили ему кулаками.
— Чего смотришь, а? Чего, говорю, смотришь? Что вы тут делаете? Люди тонут, а вы заседаете? Да? Эх вы, работники! — кричал Емельян дрожа от негодования.
Адам с удивлением заметил, что по щекам этого сильного, грубого, уже седого человека текли слезы.
— Что у вас тут, братцы? — спросил, подходя к ним, Адам.
— Оставьте вы меня все в покое! — огрызался Прециосу: — Мы — парторганизация судна, а не рыболовной флотилии!
Лука Георге повернулся к Адаму:
— Прошлой ночью погибло несколько рыбаков — бригада Матвея Кирсанова. Их потопил налетевший на них пароход.
С бледным, вытянувшимся лицом, мрачно глядя себе под ноги, Прециосу стал рассказывать, оправдываясь, о штормовых фонарях. Когда рыбаки наконец оставив его в покое, отправились в буфет, где можно было и выпить с досады и отвести душу руганью, он подошел к Луке и Адаму.
— Удивляюсь, как это ты, коммунист, поддерживаешь эти разговоры, — раздраженно обратился он к Луке. — Восстанавливаешь рыбаков против парторганизации. Это, товарищ Георге, неправильно и ты за это ответишь!
Прециосу после всего, что ему пришлось выслушать от рыбаков, хотел, очевидно, сорвать свою досаду на ком-нибудь. Но Лука вскипел:
— И как тебе только не стыдно! Это, по-вашему, партийная работа? Люди гибнут из-за того, что во флотилии бандиты-вредители, а вам и горя мало! Не наше, мол, дело, наша хата с краю! Тьфу! Смотреть на все противно!
Это было сказано таким голосом, что Прециосу сразу смолк и поглядел на Адама, как бы ища в нем помощи и поддержки. Но Адам отвернулся.
Прециосу с обиженным видом удалился. «Ты, стало быть, заодно с этими безобразниками, — думал он. — Ну погоди ж, я тебе покажу! Вот получат наш рапорт в Констанце — тогда увидим!»
XXIX
Но время шло, а никакого ответа на рапорт Прециосу и Прикопа не приходило. Тогда Прикоп решил, что один из них должен немедленно ехать в Констанцу. «Особого значения это, конечно, не имеет, — думал он о продолжавшемся пребывании Адама на «Октябрьской звезде», — но все-таки зачем допускать, чтобы он околачивался на судне? Чем скорее он отсюда вылетит, тем лучше».
Однажды ночью из Констанцы пришел сейнер с ящиками. В ящиках были банки для консервов. С тем же сейнером прибыл Спиру Василиу, пользовавшийся всяким удобным случаем, чтобы прогуляться по морю. Он задыхался на суше; жизнь для него становилась нестерпимой.
При свете прожекторов ящики, болтаясь на тросах грузовой стрелы, передвигались по воздуху и плавно опускались на палубу «Октябрьской звезды». Спиру Василиу, находясь тут же, наблюдал за работой, когда кто-то коснулся его руки.
— Товарищ Василиу…
Он оглянулся и увидел Прикопа:
— Здравствуйте, товарищ председатель…
Они пожали друг другу руки.
— Подойдите сюда, я вам кое-что скажу… — шепнул Прикоп и, когда оба были в темном углу, под жилой палубой, быстро продолжал: — Будьте осторожней, господин капитан. А то насчет материальной части вы уж слишком… того… Рыбаки волнуются. Из-за фонарей, говорят, бригада потонула…
— А ну их к черту!.. — равнодушно произнес Спиру Василиу.
— Я вас предупредил: будьте осторожны. Выйдет история — на меня не рассчитывайте. Будьте здоровы!
Прикопа поглотила темнота. Спиру Василиу пожал плечами — ему все страшно надоело, он мечтал об иностранных портах, о крупных кушах, о шикарных женщинах…
Когда сейнер отправился назад в Констанцу, с ним отбыл Прециосу.
На следующее утро он был у второго секретаря обкома — бывшего горняка. Письмо, которое они написали вместе с Прикопом, лежало на столе. Секретарь, повидимому, его прочел, но нарочно не ответил.
— Вот хорошо, что вы сами явились, — встретил он Прециосу. — Ваше письмо удивило меня. Не знаю, что и думать…
— Товарищ секретарь, если этот инструктор останется на корабле, то я больше не отвечаю за работу организации, — сказал Прециосу. — Спрашивается: зачем он у нас? Для того чтобы нам помогать, или для того, чтобы путать дела?
— Пожалуйста, конкретнее, — сказал секретарь. — Что именно у вас произошло?
Прециосу рассказал про лодки.
— И все это в порядке личной инициативы! — закончил он. — Не успел появиться на пароходе, как уже начал распоряжаться, не спросив бюро, ни с кем не посоветовавшись. Разве так работают? К тому же он проводит больше времени на промысле с рыбаками, чем на базе. Какая же от него помощь? Только время зря теряет, товарищ секретарь. И еще другое: создает неблагоприятную для нас атмосферу. Люди теряют доверие к бюро парторганизации, косятся на нас…