Зимняя война - Вяйнё Таннер

После часового разговора я поблагодарил его и распрощался.

Копия договора, бывшая в распоряжении премьера Даладье, оказалась фальшивкой. Как явствует из сборника германских документов, опубликованных в Соединенных Штатах после войны, Германия и Советский Союз, возможно, намеревались в дополнение к пакту о ненападении от 23 августа 1939 года заключить секретное соглашение, для которого был подготовлен «секретный протокол». В него предполагалось включить следующее:

«Уполномоченные представители, подписавшие пакт о ненападении между Германией и Советским Союзом, в ходе строго конфиденциальных переговоров рассмотрели вопрос о границах между сферами интересов обеих сторон в Восточной Европе. Эти переговоры привели к следующим заключениям:

1. В случае, если будут иметь место политические и территориальные преобразования в районах, относящихся к государствам Балтии (Финляндия, Эстония, Латвия и Литва), то северная граница Литвы будет представлять собой демаркационную линию между сферами интересов Германии и Советского Союза…»

Мадам Коллонтай

В одиннадцать часов я вошел в номер госпожи Вуолийоки в гостинице «Гранд-отель». Чтобы меня не узнали, я прошел через боковой вход. В номере меня ждали госпожа Вуолийоки и мадам Коллонтай. Мадам Коллонтай, известная своей красотой, которой я любовался на Международном социалистическом конгрессе в 1910 году и в революционную бурю 1917 года в Финляндии, было уже шестьдесят восемь лет. Она перенесла легкий инсульт и передвигалась с некоторым трудом. Во время нашей встречи она держалась очень вежливо, почти сердечно. Родившись в Финляндии, она всегда проявляла особый интерес к финским делам и сейчас сказала мне, что судьба Финляндии ее глубоко печалит. По ее мнению, для Советского Союза война еще толком не начиналась: весной Красная армия перейдет в наступление, а разрушения в стране увеличатся, поскольку авиация будет применять бомбы весом в тонну. Она добавила, что финский ответ не может стать основой для обсуждения.

Мадам Коллонтай сказала, что прекрасно понимает значение Ханко; она считала его главной проблемой конфликта. Я назвал ей все, что мы можем уступить без опасения. Я выразил свою уверенность в том, что мы можем договориться о передвижении линии границы на Карельском перешейке, и предложил район юго-восточнее линии Липола — Сейвястё. В отношении полуострова Ханко мнение Финляндии было неизменным, и я не верил в возможность его уступки.

Мадам Коллонтай сказала, что советское правительство прекрасно понимает: Паасикиви и я стремились к миру во время осенних переговоров, но финское правительство и общественное мнение в стране не были готовы пойти так далеко, как требовал Советский Союз. Теперь, когда началась война, должны быть использованы все средства, чтобы прекратить ее. Обе стороны озабочены тем, чтобы сохранить лицо. Не могла бы Финляндия найти некий компромисс в отношении полуострова Ханко? Я изложил ей свою идею о нейтрализации Финского залива, которую мы собирались предложить взамен Ханко. Мадам Коллонтай выразила сомнение, что она может содействовать решению вопроса.

Я предложил обменяться собственными мнениями, а не излагать официальные взгляды наших правительств. Я хотел предложить один из островов при входе в Финский залив. В качестве компенсации нас устроила бы передача областей около Реполы и Пориярви. Я предложил ей сообщить об этом Сталину в качестве моего личного предложения.

Мадам Коллонтай заинтересовалась этим предложением. Я повторил его дважды, чтобы избежать искажений, и даже написал для нее названия «Репола» и «Пориярви». Она спросила меня, будет ли остров удовлетворять первоначальным требованиям. Я сказал, что остров полностью удовлетворяет условиям, поскольку расположен как раз напротив Пальдиски, что на побережье Эстонии.

Мадам Коллонтай обещала передать мое предложение по телеграфу в Москву.

Затем мы стали обсуждать техническую сторону переговоров, которые предполагалось начать. Мне казалось, что Стокгольм сможет устроить обе стороны. В таком случае я счел бы за лучшее, чтобы переговоры велись напрямую, без шведского посредничества.

В конце встречи я попросил передать ответ через госпожу Вуолийоки, которая может связаться со мной через Эркко. Это вполне устраивало мадам Коллонтай, хотя она предполагала передавать информацию для меня через Гюнтера. Она спросила, знает ли о нашей встрече Гюнтер. Я ответил, что побывал у него перед разговором с ней: было бы просто невежливо встречаться с представителем иностранного государства без ведома министра иностранных дел. Мадам Коллонтай согласилась со мной. На мой вопрос, знает ли о нашей встрече Москва, она ответила утвердительно. Однако остальные члены посольства ничего не знали о ней. В курсе нашей встречи был только шифровальщик посольства, но за его молчание можно было ручаться.

Я поблагодарил ее за дружеское предложение сотрудничества и распрощался. Наша встреча продолжалась час.

Когда я вышел из номера, в коридоре мы встретились с госпожой Вуолийоки. Мы договорились, что она обсудит с мадам Коллонтай нашу встречу, а потом придет ко мне.

Госпожа Вуолийоки пришла ко мне в гостиницу в 12.30 и сообщила, что мадам Коллонтай отправилась готовить телеграмму в Москву о результатах нашей встречи. Она выразила надежду, что я задержусь в Стокгольме еще на день, чтобы дождаться ответа из Москвы. Он мог поступить в тот же день.

Я обещал остаться, если у премьер-министра Рюти нет для меня срочных дел. Из посольства я позвонил в Хельсинки и доложил премьер-министру о проведенных переговорах. Было решено, что я останусь в Стокгольме еще на день.

На следующий день, 6 февраля, мадам Коллонтай выглядела весьма печальной и сразу сказала, что у нее плохие вести. Утром она получила телеграмму, содержание которой сводилось (она передала его на шведском языке) к следующему: «Сожалеем; предложения не дают основы для переговоров». Она посетовала на такой результат, но была не в состоянии что-либо изменить. Общий тон телеграммы она считала доброжелательным — не хотела обрывать тонкую, связующую нас нить. Она спросила, какой именно остров я имел в виду в своем предложении. Я ответил, что на данном этапе я не могу открыть название острова, поскольку сначала необходимо убедиться, смогут ли начаться переговоры в принципе. В свою очередь я задал вопрос о требованиях Москвы. Она ответила, что не знает их, но предполагает, что, как и прежде, основным пунктом будет требование полуострова Ханко. В ответе Москвы не было ни слова о возможной уступке Реполы и Пориярви в качестве компенсации.