Дорога дней - Хажак Месропович Гюльназарян
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Все никак не поладите друг с другом?
— Да вот, мешает читать, — пожаловалась Зарик.
— Это ты мешаешь, — сказал я.
— А что я делаю?
— А я что делаю?
— Ну ладно, ладно, — засмеялся товарищ Сурен, — моя комната сейчас свободна, Зарик-джан, иди заниматься туда.
Зарик ушла. Товарищ Сурен сказал:
— Рач!
— Что?
— Поди-ка позови сюда отца, мать и Газара.
Я встал, чтобы пойти за ними, а он вполголоса добавил:
— И не кричи на весь двор, только им и скажешь.
Вскоре отец, мать, Газар и товарищ Сурен сидели за нашим столом. Первые трое довольно улыбались, а товарищ Сурен смущенно мял в руках кепку и, опустив голову, что-то очень тихо говорил им.
Я занимался, сидя у раскрытого окна, и почти ничего не слышал из их разговора.
Скоро товарищ Сурен поднялся. Я посмотрел на него. Было видно, что он с большим трудом признался в чем-то и теперь, уже успокоившись, счастливо улыбается.
Зато Газар просто сиял.
— Умереть мне за тебя, Сурен-джан, ты только скажи, а я хоть сейчас пойду.
— Нет, нет, в воскресенье.
Моя мать согласилась:
— Да, братец Газар, в воскресенье и пойдем, приготовиться нужно…
Все трое поцеловали товарища Сурена, а он подошел ко мне и, как тогда, в Новый год, прижал к груди и сказал:
— Рач-джан, братишка…
Я СТАНОВЛЮСЬ СВАТОМ
Мариам-баджи была мастерица печь пахлаву. Раньше, когда моя мать собиралась испечь что-либо, а это случалось у нас не часто, она непременно звала Мариам-баджи. Но в этот день она не стала посылать меня за ней, прогнала из дому, чтобы я не мешал, и строго наказала:
— Гляди не растрезвонь на весь двор про пахлаву.
Было ясно, что она хочет сохранить в тайне свои кулинарные опыты.
Наконец поздно вечером пахлава была готова. Мать разложила самые лучшие куски по краям большого медного блюда и сказала отцу:
— Принеси-ка, Месроп, все остальное.
Из стенного шкафа отец вынул какую-то красивую бутылку с серебряным горлышком. Я удивился: у нас такой не было; видимо, отец еще днем купил ее на Кантаре.
Бутылку поставили на середину блюда, а вокруг нее насыпали гору конфет и сушеных фруктов так, что на виду осталось только серебряное горлышко. И в эту гору воткнули еще пять красных яблок. Мать отошла назад, со всех сторон оглядела блюдо:
— Хорошо…
Но самое интересное было еще впереди.
Из кармана отец достал маленькую бархатную коробочку. Коробочка выглядела очень красивой, но то, что увидел я внутри нее, превзошло все мои ожидания. В небольшом углублении из бархата лежало блестящее золотое колечко.
Родители мои долго спорили, положить коробочку на блюдо или нет. И, как всегда, в споре победа осталась за матерью. Коробочку положили на блюдо среди конфет.
— Ну, спите, — сказал отец и запер блюдо в шкафу до следующего вечера.
Легко сказать «спите», когда вокруг происходят такие интересные и таинственные события! Мы улеглись, мать погасила свет, а я стал думать о завтрашнем дне.
Завтра воскресенье. Завтра вечером товарищ Сурен, отец, мать, Газар, сестрица Вергуш и я понесем это блюдо к Мариам-баджи. А золотое колечко — это знак обручения. Завтра обручение Каринэ и товарища Сурена. А обручить — значит надеть колечко на палец Каринэ. Уже решено, что это должен сделать я. Конечно, настоящий сват — мой отец, но он хочет, чтобы и я был сватом.
— Мне жить уже недолго осталось, — говорил он печально, — а у вас с Суреном вся жизнь впереди.
Печаль отца угнетала меня, но все-таки быть сватом так интересно и приятно! К тому же я знал, что делаю для товарища Сурена что-то очень хорошее.
Меня учили:
— Наденешь кольцо на палец Каринэ и скажешь: «Чтоб вы на одной подушке состарились».
Легко сказать «спите»… Завтра вечером мне предстоит такое дело! Завтра вечером должны обручиться товарищ Сурен и Каринэ.
Я уже знаю, почему обручаются парень с девушкой. В конце концов и я когда-нибудь обручусь. Но с кем? Я знаю только двух красивых женщин: Егинэ, жену товарища Папаяна, и Каринэ, которую я завтра сам обручу с товарищем Суреном.
Легко сказать «спите»…
На следующий день наша тайна была известна не только всему двору, но и половине нашего квартала. Только и было разговоров что об обручении.
Не радовалась одна тикин Грануш.
Мариам-баджи старалась делать вид, что не замечает оживления, царившего вокруг. Каринэ с утра не было, а баджи рьяно прибирала в доме, вытряхивала карпеты и паласы и как бы между прочим прислушивалась к разговорам соседей.
Когда она входила в дом, кто-нибудь вставлял с улыбкой:
— От радости ног под собой не чует, а притворяется, будто и знать не знает ни о чем.
Наконец наступил вечер, мы вышли из дому. Впереди шествовали мой отец и Газар, потом мать и сестрица Вергуш, а в конце я и товарищ Сурен. Сурен молчал, а я крепко ухватился руками за края поставленного мне на голову блюда. На блюдо было накинуто тонкое тюлевое покрывало, бахрома которого свисала мне на грудь.
Все мы были одеты по-праздничному. Мать накинула на голову свою кирманскую шаль, новые ботинки Газара скрипели на весь квартал, а у меня в кармане был чистый белый платок — большая редкость для моего кармана.
