Вернуть Онегина. Роман в трех частях - Александр Солин

Что касается Аллы Сергеевны, то она на своем крошечном частке фронта как могла противостояла овладевшему страной хаосу. Что ни говорите, а для свободного человека смутное время – хороший шанс на будущее процветание, тогда как для несвободного – патентованное средство для похудения.

Ее первые московские года, как пыльные тома, помноженные каждый на триста шестьдесят пять слипшихся страниц: для кого-то трагичные, для кого-то благословенные, для кого-то прóклятые, а для нее – свидетельства ее терпения и надежд. Поверхностный вялый взгляд найдет в них мало воздуха и много тревоги – той липкой ноющей тревоги, что испытывает неопытный одинокий странник на неизведанном пути, будь то затяжной перевал, открытое море или большой незнакомый город. Нужно приложить усилие и навести на них внутренний фокус, чтобы обнаружить там зеленый простор и жаркое солнце, колючий снег на стеклянных тротуарах, теплый живой свет чужих окон и кофейный запах нового дня.

Она довольно быстро избавилась от провинциально-почтительного отношения к Москве и с хамелеоновой скоростью переняла не лишенный элегантной небрежности московский стиль. Незаметно осунулся, а затем и вовсе растаял холодный и колючий как снег неофитов страх задержания за незаконное проживание. Прошла та пора, когда она при виде милиционера невольно сжималась, отводила глаза и торопилась миновать его стороной, притом что у нее всегда был наготове документ, подтверждающий свежесть ее командировочного срока. Поступая поначалу как раз наоборот тому, как следовало себя вести, она постепенно сбросила груз неполноценности, выпрямилась, расправила плечи и взяла на вооружение независимый равнодушный взгляд. Так или иначе, но милицейский интерес ее ни разу не коснулся.

К лету девяносто второго у нее были все основания считать, что до обыденного негромко, до обидного неслышно, с мышиной суетливостью и верблюжьей тягой она усилиями своими, словно веслами догребла, причалила и с помощью ледоруба-Алика зацепилась за холодный бездушный айсберг по имени Москва. Оставалось только перебросить трап и присоединиться к манерным московским пингвинам.

«Ну что, мать? – привычным образом обратился к ней в начале июня Алик. – Не надоело кататься туда-сюда? А может, пора открыть лавочку здесь? Как считаешь?»

«Ты думаешь?» – вскинув на него взгляд, улыбнулась она.

Она всегда улыбалась, когда он называл ее «мать», потому как точно знала, что за его дурашливой фамильярностью пряталось нечто большее, чем неравнодушие. Сколько раз его глаза выдавали желание открыться ей, и каждый раз, подойдя к порогу, он не решался его переступить. Вот странность: Алик и нерешительность – есть ли вещи более несовместимые? Да был ли кто-нибудь еще столь же бесцеремонен и бесстыден в делах, как Алик Гольдберг?!

Поначалу она ничего о нем не знала – ни где он живет, ни его семейного положения, ни его истории. Он возникал из ниоткуда и туда же исчезал. Разумеется, она могла бы распалить его желание, добиться признания и, может даже, воспользоваться им в корыстных целях, но… но в ее будущих снах рядом с ней был кто-то другой, не он. Безликий, но другой.

После того как она перейдет под покровительство Клима, она не перестанет поддерживать с Аликом дружеские отношения. Много позже, когда он обрастет сетью магазинов, она будет изредка заезжать в его шикарный офис на Тверской и даже побывает в гостях в его загородном доме, обнаружив там тучную госпожу Гольдберг и вполне взрослую дочь, для которой он однажды закажет ей свадебное платье, взяв с нее слово присутствовать на торжестве. Она приедет – шикарная, известная – обнимет его и с чувством расцелует. Уже изрядно выпив, он пригласит ее на танец и, стесняясь, со смешком (ох, эти Гольдберги – ничего не могут делать без смеха!) признается, что когда-то был в нее влюблен. «В самом деле?» – улыбнется она, прекрасно зная, что он влюблен в нее до сих пор. Безусловно, именно его тайное чувство не давало их союзу распасться в тяжелые времена…

«Ты думаешь?» – вскинув на него взгляд, улыбнулась она.

«А почему бы и нет!» – с энтузиазмом отозвался он.

«Да что за проблема, девки! – сказала бы, глядя на них, толстощекая, краснорукая Матрена. – Приезжайте и открывайте!»

И таки открыли. То было время легкомысленного, как модное платье увлечения одноразовыми акционерными раковинами закрытого типа, многие из которых по причине мнимости и хрупкости так и остались миражами экономической пустыни тех лет. Взяв себе половину доли, Алик провозгласил Аллу Сергеевну директором московского предприятия «Аллика» (таинственное, как восток имя, не правда ли?), правами и положением ничем по закону не уступавшего директору того же, скажем, ГУМа. Что и говорить – ей определенно повезло стать компаньонкой москвича, тем более такого пройдохи, как Алик. Нет сомнения – его заразительный пример ведения дел инфицировал и ее, но о степени заражения ей судить трудно, потому что, по общему мнению, портимся не мы, а мир вокруг нас.

Оглядываясь на ворох событий позади себя, ей теперь трудно выделить среди них то, что стало первым в череде ее удач. И виной тому не пресловутая давность лет, а крайняя зыбкость и сомнительность самой оценки. Возможно, именно с московской «Модницы» началось ее восхождение по ступеням благополучия и славы, что с пушкинским вдохновением и геркулесовым усердием подставлял и подставляет ей с некоторых пор невидимый ангел-хранитель, полномочиями своими, судя по всему, равный архангельским. Во всяком случае, именно тогда везение, наконец, материализовалось и стало зримым. И все же если верно наше утверждение, что из всех истин истиннее парадоксальная, то успехи ее ведут отсчет с того самого дня, когда Сашка бросил ее и женился на другой.

Безусловно, можно по-разному относиться к той композиции людей и вещей, прочным центром которой мы в каждый момент жизни себя ощущаем. Одни видят в ней промежуточный пункт божественного командировочного предписания, другие – нечто случайное и калейдоскопное, игру, так сказать, бездушных космических сил, которым по определению нет до нас дела. Но если взирать на прошлое с фатализмом – еще куда ни шло, то считать таковым будущее также неосмотрительно, как и заигрывать с ним.

Однако вот факт, которому чужд дух противоречия: подобно тому, как мини-юбка есть мини-мина под публичную нравственность, ее московская «лавочка» стала миной под их с Сашкой планы. Детонатор к ней, как водится, подсунули небеса, и в положенный час она рванула, отбросив фигурантов в разные стороны и разрушив их отношения до обгорелого остова. И пока Алла Сергеевна со своей стороны поднималась по лестнице успеха, Сашка опускался к самой нижней черте двойного листка в клеточку, украшенного неровной чернильной лесенкой с витыми перекладинами строк – от первой «Предвижу все: вас оскорбит печальной тайны объясненье» до самой последней: «Все решено: я в вашей воле и предаюсь моей судьбе…»

Преждевременные сентенции, что преждевременные роды – оправданы только крайней необходимостью. И все же, перефразируя Канта единственно доступным нам обывательским образом, скажем навстречу будущему, неумолимому, как заход солнца финалу: «Лучше быть помешанным на моде, чем на любви».

18

Всколыхнув телефонной волной своих корреспондентов, Алик подобрал на Щербаковской улице недалеко от станции метро «Семеновская» подходящее помещение. И пока его неспешные телефонные барышни, помогавшие ему в продажных делах, искали в многомиллионной Москве четырех свободных и нуждающихся портних, Алла Сергеевна успела побывать дома, где рассчиталась с приученными к ее отсутствию товарками и со словами: «Поработайте-ка пока тут без меня!» передала им бразды правления кооперативом. Присоединив снятые с его счета остатки средств к собственным, она тихо и незаметно отбыла с ними обратно.

После возвращения последовали уже знакомые ей по прежнему учредительскому опыту хозяйственные хлопоты, при которых даже сломанный шпингалет обретал значение внутреннего органа, не говоря уже об органах куда более внутренних и важных. Благодаря ее акушерским стараниям к августу новорожденное ателье закачалось в колыбели, и оставалось лишь открыть доступ всем желающим взглянуть на дитя и счастливую мамашу. «Именно всем!» – настаивала в споре с Аликом Алла Сергеевна, имея в виду прикрепить сбоку входной двери кадмированную пластину с платиновой надписью «Ателье мод», оживляемую отражением всякого, кто захочет на нее взглянуть. Однако здесь их взгляды решительно разошлись: Алик утверждал, что в наше время открыто назваться груздем – все равно, что добровольно полезть в бандитский кузов. Весьма сомнительно, утверждал он, что к ним пойдут клиенты с улицы, а вот незваные гости в тренировочных костюмах не заставят себя ждать. Впрочем, рано или поздно, считал Алик, они все равно явятся. «Но как же клиенты о нас узнают?» – недоумевала Алла Сергеевна. «Узнают!» – отвечал загадочный Алик. Сошлись на анонимной стальной двери, охраняющей свежий запах подклеенных углов и подкрашенных рам и открываемой с помощью кнопки вызова. Это уже потом, позже она поймет всю основательность его тревог по поводу открытого способа существования.