Потомок седьмой тысячи - Виктор Московкин

Управляющий не увольнял Дента, так как боялся буйства слесарей, которых механик задабривал, кроме того, боялся, чтобы Дент умышленно не вывел из строя паровую машину, отчего фабрика могла остановиться на продолжительное время.

Сегодня он уволен, и ему предложено выехать в Москву в течение 24 часов.

Следователь — окружному прокурору

Следствие продолжается, но всестороннему раскрытию обстоятельства дела мешает сдержанность привлеченных лиц.

Кирсанф Новиков, не признав себя виновным, объяснил, что после стрельбы в народ он побежал и упал, а при падении получил поранение в верхнюю часть лица.

Из показания же свидетеля Коптелова (Новиков говорил ему о происхождении ссадины на лице), обвиняемый получил рану от удара прикладом ружья. Само свойство поражения указывает, что Новиков сопротивлялся вооруженной страже, нападал на нее.

Колесников объяснил, что, проходя мимо ткацкого корпуса, попал в середину солдат и получил удар прикладом по шее и что после этого он хотел вырвать ружье у солдата и получил вторичный удар штыком.

Паутов объяснил, что во время стрельбы стоял на крыльце рабочей казармы, напротив фабрики, и в это время получил ранение пулей.

По заключению врача фабричной больницы Воскресенского рана у Паутова пулевая, между тем по заключению городского врача Виноградова — произошла от штыка.

По виду разноречий врачей о происхождении раны было затребовано заключение врачебного отделения, которое не нашло достаточно данных по утверждению того или иного заключения.

Против Паутова принята высшая мера пресечения, так как Паутов, получивший штыковую рану, должен был находиться близ солдат, нападая на них, но, ввиду отзыва врачебного отделения, не утвердившего заключение врача Виноградова, доказательство это поколеблено…

По следствию привлечены 33 человека, причем никто из них виновным себя не признал.

Губернатор — министру внутренних дел

Надежды на соглашение не оправдались. Утром на работу явилось незначительное число рабочих, которые ушли скоро с фабрики, боясь насилия забастовавших.

По телефону мне дали знать, что рабочие снова начали собираться толпами и кричать, что на работу не пойдут и другим не позволят, пока не будут наказаны виновные. Они опять пытались проникнуть во двор фабрики, но были Остановлены войсками. В слободке сейчас около 11 рот.

1 мая расчет получили только 12 человек. Около 100 рабочих семей выселено из каморок.

Решение Московской судебной палаты

Привлечены к арестантским отделениям на два года со взысканием с них судебных издержек: Крутов, Дерин, Новиков, Пятошин, Колесников, Паутов, Фомичев, Страхов.

Из поучения попа Павла Успенского

Бойся, сын мой, господа и царя. С мятежниками не сообщайся, потому что внезапно придет гибель от них. Сия притча — Соломонова. Помолимся за убиенного раба Прокопия. Аминь!

Лицеисты

Глава первая

1

Во второй день рождественских праздников к Романовской заставе — двум высоким столбам с железными орлами наверху и полосатой будке у края дороги — валили толпы народа. Шли тесно, запрудив примыкающие, занесенные снегом улочки, ежились от холода, прятали носы в воротники пальто. Серединой пробивались извозчики— рожи красные, наглые, — кричали на зазевавшихся, гикали с удалью. В звенящем сухом воздухе гомон стоял невообразимый. Все спешили на скачки. Левее заставы ровное поле, огороженное высоким забором, — городской ипподром. Перед входом на порыжевшей доске обозначены клички лошадей, участвующих в бегах. Здесь останавливались.

Чиновники, мастеровые, зимогоры — кого только не было у окошечек касс. Волновались, отсчитывали монеты.

Ставили на счастье. Сгорбленная старуха била кулаком в грудь стоявшему перед ней верзиле, повторяла:

— Выиграет Мэри. Николаша, поставь на Мэри.

— Не настаивайте, мамаша, — досадливо морщился тот. — Сапфир — самая рысистая лошадь.

— Мэри, Николаша, — не сдавалась старуха. — Помяни меня, выиграет Мэри.

— Ах, мамаша, что вы понимаете…

Смех, крики. Озорные парни из мастеровых нарочно устроили в воротах давку. Переглянулись, притиснули купчиху в богатой шубе, в меховой шапке, обвязанной поверх платком. У купчихи глаза полезли на лоб, задохнулась с открытым ртом. Чуть живая выбралась на свободное место, заголосила тонко:

— Ой, глазыньки мои застило, свету белого не ви-жу-у! Да что же вы хулиганите, погубители окаянные?

Потом отдышалась, пошла честить со злобой:

— Антихристово племя! Шаромыжники! Попадитесь вы мне в другом месте!

Парни хохотали ей вслед, свистели. Сторож попытался совестить их, но и его затолкали в толпу. От озорников боязливо шарахались в стороны.

К воротам подошли молодая женщина в короткой шубке, в беличьей шапочке, и рослый мастеровой с курчавой, побелевшей на морозе бородкой, — Варя Грязнова и Федор Крутов. Парни двинулись к ним, нажали.

Федор оглянулся, широкой ладонью накрыл ближнему голову, оттолкнул.

— Чаво? Чаво? — оторопело заговорил парень, подхватывая на лету свалившуюся шапку. Вытаращил злые глаза, снова надвинулся. Федор опять легонько толкнул его.

Варя тянула за рукав, уговаривала испуганно и сердито:

— Идем же, Федор! Не ввязывайся…

Беспрепятственно прошли в ворота. Парни молча смотрели им вслед — растерялись.

На расчищенной и укатанной площадке перед конюшенными постройками уже готовили лошадей — запрягали в легкие, сделанные из тонких планок санки. В середине деревянного навеса, который делился на отдельные кабины, играл марши духовой оркестр Фанагорийского полка. Косое зимнее солнце, что висело неярким красным шаром у горизонта, мутно поблескивало на медных трубах.

Оберегая Варю от толчков, Федор выбрался к навесу. Здесь было не так тесно — в кабинах размещалась только чистая публика. Для тех, кто поплоше, с боков навеса были установлены в несколько рядов длинные, белые от инея скамейки.

Очутившись на просторе, без толкотни, Варя пришла в себя, укоризненно стала выговаривать:

— С тобой все что-нибудь случается. Боязно показываться на люди…

Федор удивленно глянул на нее — брови нахмурены, носик воинственно вздернулся. Потерся виском о мягкий мех ее шапочки.

— Что же я должен был делать? — спросил с любопытством.

— Мог обойтись и без кулаков.

— Ладно, не сердись, — миролюбиво проговорил он. — Ничего такого не было.

Служитель с окладистой бородой, в темной шинели, в фуражке с кокардой и суконными наушниками принял от Вари билеты, распахнул дверь крайней кабины.

Первые два места у барьера были уже заняты. Сидели женщины, тепло укутанные одинаковыми пуховыми платками. Они оглянулись. Федор хотел поклониться, но выражение лица той, что была старше, заставило его забыть о своем намерении. Полные щеки женщины покрывались гневными пятнами, глаза пепелили.

— Поражаюсь вашей смелости, сударыня, — с ненавистью сказала она Варе. Сорвалась с места, дернув за руку свою соседку. — Пойдем, Лизонька, мы возьмем другое место…

Лизонька — хрупкая, с болезненным бледным лицом — растерянно смотрела на вошедших. Взгляд ее будто говорил: «Ах, пожалуйста, не думайте обо мне плохо, я тут ни при чем».

Дверь захлопнулась. Федор зачем-то прикрыл ее поплотнее, сказал только для того, чтобы что-то сказать:

— Садись, Варюша, места у нас — лучше не придумаешь.

Она медленно опустилась на лавку, спрятала горевшее лицо в воротник шубки. Федор рассеянно уставился на поле.

— Прости меня, — робко сказал он, боясь неосторожным вопросом причинить ей новую боль. — Совсем не представляю, как надо было вести себя в таком случае. Отчего они сбежали отсюда. Знакомые?

Варя водила пальцем в шерстяной перчатке по заиндевелому деревянному барьеру. Темные полоски оставались на нем. Она смотрела перед собой и, наверно, ничего не видела. Федор легонько коснулся ее локтя, заставил очнуться.

— Будущие родственники. — Голос у Вари дрожал, она отводила глаза, чтобы не встречаться с ним взглядом. — Младшая — невеста Алексея Флегонтовича… Как она придется мне?

— Сноха, — машинально ответил он, раздумывая, чем же Варя не угодила своим будущим родственникам. — А мать ее для тебя — сваха.

Варя зябко передернула плечами.

— Сноха… сваха, — тихо проговорила она. — Обнадеживающее начало. — Коротко улыбнулась и спросила: — Неужели не понимаешь, почему она озлилась?

Еще не веря своей догадке, Федор спросил:

— Неужели из-за меня?

Можно было не отвечать, обо всем сказало ее стыдливо запунцовевшее лицо.