Точка невозвращения - Илья Твиров

— Вот твои догадки меня чрезвычайно интересуют, — заулыбался Михаил.

Григорий покачал головой. Командир был неисправим.

— В случае со санированием я начинаю генерировать некое поле, что ощущается мной как расширение сферы собственных чувств. Понимаешь, вот ты способен чувствовать свое состояние, оценивать в какой ты форме находишься в тот или иной момент времени, что у тебя болит, а что нет и так далее. Это все — сфера чувств. Сюда же, кстати сказать, надобно включить и ощущение окружающего пространства, поскольку твои чувства направлены даже больше не вовнутрь тебя самого, а во вне. Так вот, при расширении сферы чувств ты словно сам увеличиваешься в размерах, ты начинаешь воспринимать весь окружающий мир сквозь себя… Короче, не знаю, как тебе объяснить более понятно. В таком состоянии я словно вижу пространство одновременно с нескольких точек и из каждого элементарного объема самого пространства.

Михаил удовлетворенно кивнул, передернул затвор своего «Калаша».

— Умеешь ты грузануть, приятель. Уж не обижайся.

— Что поделать, я тебе говорил, что не стоит слушать мой бред.

— Это не бред. Скорее всего, ты интуитивно зришь в самый корень проблемы, что не мало важно.

— Откуда ты это знаешь, может быть я…

— Тихо, — одними губами произнес суперсолдат, моментально превращаясь в машину для убийств, — мы не одни.

Мезенцев напрягся, удобней перехватил «Вал». К маленькому отряду всего из двух бойцов даже без его экстрасенсорики было практически невозможно подобраться скрытно, посему любые предупреждения командира нужно было воспринимать всерьез. Сказал лежать, значит надо упасть и замереть, сказал, что они не одни, значит, скоро следует ждать гостей.

Со стороны улицы послышался шорох. Хрустнула ветка. К ним кто-то шел, при этом не таясь, совершенно не разбирая дороги. Даже на идеально ухоженной территории VIP-базы отдыха он умудрялся производить изрядную долю шума. Удивительно, как это Григорий сам не смог услышать его без подсказки Кондратьева?

— Кажись один, — одними губами произнес Михаил. — Шаг ровный, спокойный, но мелкий, при этом человек не крадется…

— И что это значит? — нервно облизнув губы, спросил Григорий.

— Сейчас увидим. Приготовься, он уже близко. Огонь только по команде.

Мезенцев припал к прицелу специального автомата, успокоил дыхание. Далось ему это с трудом, но он справился. Надежность старшего товарища вселяла уверенность даже в такого горе-вояку.

Однако огневой контакт пришлось отложить до лучших времен. Человек, который производил столько шума, угрозы совершенно не представлял. Оружия при нем не было, да и выглядел он, мягко говоря, не враждебно. В изодранном камуфляжном костюме, весь грязный, лицо в кровоподтеках и ссадинах, на руках и ногах несколько серьезных ран. Две из них довольно умело перевязаны. Глаза застывшие, мутные, смотрят куда-то вдаль, сквозь предметы. Одного взгляда на незнакомца Кондратьеву хватило, чтобы понять: человек пребывал в глубочайшем шоке, а из-за обильного физического и морального истощения скоро мог откинуть копыта.

— Только этого для пущего веселья нам и не хватало, — процедил Михаил, останавливая незнакомца, который пер на вооруженного суперсоладта, не замечая того.

Незнакомец уперся в Кондратьева как в стену, какое-то время приходил в себя, соображал, что же произошло, после чего в его взгляде появилась некая толика осмысленности. Стало возможным расспросить очевидца на предмет произошедших здесь событий. Однако все попытки установить с незнакомцем сколько-нибудь конструктивный диалог практически ни к чему не привели.

— Послушай, ты меня понимаешь? — в двухсотый, наверное, раз повторил свой вопрос Кондратьев.

В ответ возможный очевидец таинственных событий лишь нечленораздельно мычал, и хлопал глазами.

— Что ты видел? — в который уже раз повторялся Михаил. — Ты помнишь, что здесь произошло? Можешь нам об этом рассказать?

— Мы друзья, мы поможем, — вторил ему Григорий, не особо, впрочем, надеясь на удачу.

Незнакомец глупо таращился на вооруженную до зубов парочку, губы его кривились. Он явно старался что-то выговорить, но у него ничего не получалось.

— И какой от него прок? Что те сидят, спят, что этот, хоть и ходит, но не говорит.

— Мне кажется, у него фрустировано сознание.

— Это как?

— Опять же, я основываюсь на собственном опыте, точнее даже не на опыте, а на ощущениях собственных возможностей. При желании я бы смог нанести индивидууму и даже группе лиц ментально-психическую травму. Если степень повреждений будет велика, сознание фрустируется.

— И что это значит?

Мезенцев кивнул в сторону незнакомца:

— Это значит, что он овощ, больше не человек в привычном нам понимании.

— Лоботомия на нем тоже не пройдет?

Этим термином Кондратьев называл принудительное проникновение в сознание индивида ментальными щупальцами Григория. До сих пор таким экзотическим способом Мезенцеву так и не удалось ничего разузнать. Трупы, как известно, не говорят и не мыслят, а те немногочисленные условно живые люди, находящиеся то ли во сне, то ли в трансовом состоянии, словно бы не имели сознания. Григорий много раз пытался установить с ними ментальную связь, и каждый раз это ни к чему не приводило.

— Можно попробовать, — с изрядной долей скепсиса произнес молодой человек, — но я не уверен.

— Постарайся. Пока этот экземпляр — самый что ни на есть лучший наш свидетель. Другого не предвидеться, и нам нужно будет работать с тем, что есть.

— Кто, — машинально поправил товарища Мезенцев.

— Что, кто?

— Я говорю, работать с тем, кто есть.

— А, — многозначительно улыбнулся Кондратьев, — ну да, ну да.

Григорий сосредоточился, закрыл глаза, настроился на ментальный контакт со странным человеком. Странные люди находиись здесь повсюду. Впору хоть обычных было считать странными, а всех ненормальных нормальными. Судите сами: вокруг непонятного происхождения труппы, несколько людей, находящихся в коматозном состоянии и вот этот экземпляр, нормальностью явно не блещущий. Кроме того, они оба, что Мезенцев, что Кондратьев, нормальными людьми тоже не являлись. Что и говорить, место, где черное стало белым, а сладкое — горьким. Аномалия, одним словом.

Ментальный контакт ожидаемо давался с большим трудом. А если совсем откровенно, то никак. Опять у Мезенцева сложилось впечатление, что этот человек, как и прочие до него, не имел сознания, точнее имел, но подключиться к нему было невозможно по причине его (сознания) полного нефункционирования. Разница между этим субъектом и теми, что находились в трансе, была минимальна. Один ходил, повинуясь неведомым инстинктам, другие спали. И все-таки он ходил, все-таки между коматозниками были различия, ведь сумел же он отреагировать на появление Кондратьева. Может быть, стоит на этом сыграть?