Прежде чем я упаду - Лорен Оливер

— Она вылезла через окно, — озвучивает Кент мои мысли.

Я не вполне разбираю оттенок его голоса. Не то грустный, не то восхищенный.

— Черт.

Ну конечно. После подобного унижения она заперлась в первом попавшемся месте, чтобы не привлекать излишнего внимания. Окно выходит на наклонную боковую лужайку и, разумеется, лес. Вероятно, она рванула туда, чтобы обогнуть дом и вернуться к машине.

Я вылетаю из ванной.

— Подожди! — кричит Кент, но я уже бросаюсь к двери и выскакиваю на крыльцо.

Схватив фонарик и свитер, припрятанные за кадкой с цветами, я несусь через лужайку. Дождь не такой уж и сильный, больше напоминает ледяную дымку, ровными слоями опускающуюся сверху, зато холод пробирает насквозь. Я обегаю дом, светя под ноги фонариком. Следопыт из меня никакой, но я прочла довольно старых детективов и знаю: нужно искать отпечатки ног. Увы, но жирная и мокрая грязь сплошь разворочена. И все же рядом с ванной я обнаруживаю глубокую вмятину, куда, по-видимому, приземлилась Джулиет, и цепочку длинных отметин, ведущую, как я и подозревала, прямо в лес.

Плотнее завернувшись в свитер, я ныряю следом. За пределами пары футов ничего не видно, только скачущий кружок света фонаря. Я никогда особо не боялась темноты, но деревья упорно шелестят и стонут, а неумолчная скороговорка дождя в ветвях заставляет поверить, что лес полон жизни и что-то лепечет, подобно сумасшедшим, которых не счесть в Нью-Йорке — они еще вечно толкают магазинные тележки с пустыми пакетами.

Нечего и пытаться идти по следам Джулиет, которые почти неразличимы в мокрой каше прелых листьев, грязи и гниющей коры. Так что я просто направляюсь примерно в сторону шоссе в надежде поймать Джулиет по дороге домой. Я почти уверена, что она идет пешком. Если в припадке отчаяния покидаешь вечеринку — и гостей — через окно, вряд ли спустя пару минут вернешься просить людей переставить свои «хонды».

Дождь льет сильнее, гремит обледенелыми ветками, словно кости стучат друг о друга. Грудь болит от холода, и, хотя я двигаюсь очень быстро, пальцы немеют и едва удерживают фонарик. Скорей бы добраться до машины и включить печку на полную мощность! Тогда я поеду искать Джулиет на улицах. В крайнем случае, перехвачу ее у дома. Если, конечно, выберусь из чертова леса.

Я еще прибавляю хода, наполовину бегу, пытаясь сохранить тепло. Каждые несколько секунд я кричу: «Джулиет!», но ответа не жду. Скороговорка дождя становится все тяжелее и монотоннее; крупные капли барабанят по шее, заставляя ловить воздух ртом.

— Джулиет! Джулиет!

Слова превращаются в вопль. Кожу рассекают лезвия ледяной воды. Я продолжаю нестись, держа фонарик как путеводную нить. Больше я не чувствую пальцев ног; я даже не знаю, туда ли направляюсь. Насколько мне известно, я вполне могу передвигаться кругами.

— Джулиет!

Мне становится страшно. Я оборачиваюсь, пронзая фонариком мрак: никого, только плотная стена деревьев со всех сторон. На дорогу от машины до дома ушло намного меньше времени, я уверена. Пальцы словно распухли вдвое, и, когда я кружусь, фонарик вылетает из рук. Раздается грохот и звон стекла. Свет шипит и гаснет; я остаюсь в полной темноте.

— Черт! Черт, черт, черт!

Громкая ругань помогает мне немного успокоиться. Я делаю пару неуверенных шагов в сторону фонарика, вытянув руки перед собой, чтобы ни на что не наткнуться. Затем падаю на колени, отчего домашние штаны мгновенно промокают. Я шарю руками в грязи, изо всех сил стараясь не думать, к чему прикасаюсь. Дождь заливает глаза. Флисовая куртка липнет к коже и пахнет мокрой псиной. Меня бьет неудержимая дрожь. Вот что бывает, когда пытаешься помочь людям. Попадаешь в полное дерьмо. В горле набухает комок.

Чтобы не расклеиться окончательно, я думаю, как бы отреагировала Линдси, если бы ночью среди дождя застряла вместе со мной в лесу, который тянется бог знает сколько миль; если бы увидела, как я роюсь в земле, словно безумный крот, с головы до пят в грязи.

— Саманта Кингстон, — улыбнулась бы она, — я всегда подозревала, что в глубине души ты грязная развратница.

Мне становится веселее только на мгновение. Линдси нет рядом. Линдси сейчас, наверное, лижется с Патриком в уютной, теплой и безупречно сухой комнате или передает по кругу косяк и обсуждает с Элли, какого черта я вела себя так странно. Я безнадежно заблудилась, безнадежно несчастна и безнадежно одинока. Боль в горле нарастает, словно дикий зверь раздирает его когтями, пытаясь вырваться на волю.

Тут я начинаю злиться на Джулиет, даже готова ее ударить. Как можно быть такой эгоисткой? Неважно, что случилось, неважно, насколько все плохо, — у нее есть выбор. Не всем так везет.

В этот миг я слышу самый прекрасный звук за все свои семнадцать лет жизни (плюс пять дней загробного мира).

Автомобильный гудок.

Далекий звук почти сразу затихает — низкий стон в ночи. Кто-то промчался мимо, надавив на гудок. Я ближе к дороге, чем думала.

Поднявшись с четверенек, я спешу в сторону сигнала, вытянув руки, как мумия, отводя в сторону ветки и скользкие лапы вечнозеленых растений. Сердце бьется от возбуждения; я напряженно прислушиваюсь к звукам — любым другим звукам, которые помогут отыскать дорогу. Примерно через минуту раздается новый гудок, на этот раз ближе. Я чуть не всхлипываю от облегчения. Еще минута, и доносятся глухие басы стереосистемы, которые нарастают, а затем затихают, когда машина проносится мимо. Еще минута, и я различаю сквозь деревья слабое мерцание фонарей. Я нашла шоссе.

Огни приближаются, деревья редеют, пространство проясняется, и я начинаю составлять мысленный список. Я так увлекаюсь фантазиями о кипах одеял — я сгребу все одеяла, какие только есть в доме, — горячем шоколаде, теплых тапочках и душе, что до последней секунды не замечаю Джулиет Сиху, пока чуть не спотыкаюсь о нее.

Она скорчилась в семи или восьми футах от дороги, обхватив колени руками. От воды ее белая футболка стала совершенно прозрачной, и я вижу ее лифчик в полоску и каждый позвонок на спине. Я настолько поражена подобной встречей, что на мгновение забываю, с какой целью рыскала по лесу.

— Что ты здесь делаешь? — перекрикиваю я дождь.

Фонари освещают ее лицо и тусклые глаза. Она смотрит на меня и эхом откликается:

— Что ты здесь делаешь?

— Гм, ищу тебя вообще-то.

На ее лице не отражается никаких чувств — ни удивления, ни шока, ни ярости, ничего. Я несколько теряюсь.

— Ты не замерзла?

Она едва качает головой и продолжает смотреть на меня тусклыми усталыми глазами. Я совсем иначе представляла нашу встречу. Думала, она обрадуется, что я разыскала ее, — даже будет благодарна. Или придет в бешенство. В любом случае я ожидала чего-то другого.

— Послушай, Джулиет… — Я едва могу говорить, зубы выбивают громкую дробь. — Уже почти час ночи, и ужасно холодно. Не хочешь заглянуть ко мне домой? Пообщаться? Мне известно, что случилось. — Я киваю в сторону дома Кента. — И мне очень жаль.

У меня одно желание: поскорей бы она села в чертову машину, но это правда, мне действительно жаль.

Долгое, тягостное мгновение Джулиет изучает меня. Ее лицо кажется размытым за струями дождя. Она начинает вставать, и я решаю, что дело в шляпе, но она отворачивается и направляется к шоссе, обронив ровным, ничуть не виноватым голосом:

— Извини.

Я хватаю ее за запястье. Оно выглядит невероятно хрупким в моей руке, как в тот раз, когда я нашла птенца возле Гусиного мыса. Я подобрала его, и он умер у меня на ладони, трепеща и задыхаясь. Джулиет не отшатывается, но награждает мою руку таким взглядом, словно это змея, которая вот-вот укусит.

— Послушай. — Я пытаюсь еще раз. — Послушай. Я понимаю, это звучит безумно, но…

Ветер продирается сквозь деревья и обрушивается новым порывом дождя.

— Мне кажется, между нами есть что-то общее, между мной и тобой. Поехали куда-нибудь, поговорим об этом…

— Я никуда не поеду.

Джулиет смотрит на дорогу. Кажется, на ее губах мелькает едва заметная печальная улыбка.

Слишком долго я пробыла на улице. Мои мысли заходят в тупик. Все кажется бессмысленным. Странные образы вспыхивают в голове, причудливый фантастический водоворот теплых вещей: полный бассейн исходящего паром горячего шоколада, стопка одеял от пола до потолка. Тоненький голосок внутри советует на все наплевать. Пусть поступает как угодно. В любом случае завтра пленка перемотается назад.

Но большая часть меня — мой внутренний бычок, как выражается мама, — настаивает, что за Джулиет должок. Я перемазалась в грязи, продрогла до костей, и половина учеников «Томаса Джефферсона» считают меня чудачкой в пижаме.

— Давай тогда поедем к тебе.

Ей ведь все равно придется отправиться домой. Она бросает на меня странный взгляд — мгновение мне кажется, что она видит меня насквозь, — и спрашивает: