Завещание старого вора - Евгений Евгеньевич Сухов

Ольга со свойственной ей строптивостью вскинула голову и заявила:

– Они не посмеют этого сделать. В наших рядах ученые с мировым именем!

Посмели. Арестовали. После недолгого следствия самых именитых ученых отправили в ссылку, а не столь титулованные угодили в лагеря на различные сроки. В их числе оказалась и Ольга, получившая десять лет.

Еще через три года она сгинула где-то в Воркуте, не оставила после себя ни письма, ни фотографии, ни каких-то личных вещей, разве что горечь воспоминаний, которую он тщательно выдавливал из себя. И вот сейчас Дарья, возникшая из ниоткуда Дарья очень напомнила ему Ольгу, так сильно его тряхнула, что нечем было дышать.

Павел понимал, что Дарья в своей бесшабашной любви к брату не остановится ни перед чем. Вскоре ее ожидает безрадостное существование где-нибудь в Заполярье. Ей просто повезло, что со своим предложением помочь брату бежать она обратилась именно к нему. Будь это кто-то другой, так Дарья просто не вышла бы из тюрьмы, уже сейчас парилась бы где-то на нарах в переполненной камере.

Ее просьба, которую он отринул сразу же как совершенно неприемлемую, через какой-то промежуток времени стала казаться ему не такой уж и скверной. Почему бы и не попробовать? В конечном счете он ничего не теряет. О его помощи никто не узнает, а девушку Павел сумеет спасти. Кто знает, может, и он приобретет то самое тихое человеческое счастье, к которому тщетно стремился долгие годы.

Павел подошел к окну и распахнул форточку. Свежий воздух, упругий и холодный, вошел в тесную комнату и быстро остудил ее.

Напротив окна в двухэтажном блоке размещались камеры арестантов, в прежние времена в них находились кельи монахов. Бо́льшая часть братии в начале двадцатых годов разошлась по домам. Все остальные, самые непримиримые, не желавшие покидать стены святой обители, были отправлены на Соловки. Об их судьбе было мало что известно. Просачивались лишь скупые драматические слухи о том, что жизнь их закончилась трагически, но как там было в действительности, никто не знал. Даже если они сейчас и оставались в живых, то участь их была крайне незавидной.

В монастыре остался лишь престарелый чернец, который по какой-то неведомой причине не был отправлен вместе со всеми и получил небольшую каморку в складском помещении. Он не желал замечать перемен, произошедших в стране, как и в былые годы, ходил в латаной-перелатаной рясе и строго придерживался монастырского уклада, шесть раз в день молился и изнурял высохшее тело долгими постами.

Обязанности, возложенные на него администрацией колонии, он исполнял исправно, подметал двор и привозил из леса дрова. В какой-то степени человек был полезный. Наверное, поэтому его не трогали, не замечали тех особенностей, за которые любой другой человек наверняка отправился бы в острог.

Сейчас его каморка была открыта, оттуда доносился размеренный стук молотка. Сидеть без дела старик не умел. Он что-то беспрестанно подправлял, чинил, строгал, мастерил и глухо, вполголоса, не обращая внимания на присутствие тюремного начальства, поругивал советскую власть.

Решение давалось капитану не без труда. Ему хотелось поделиться своим сомнением со стариком. Жизнь он прожил долгую, сумел уцелеть в лихолетье, перемалывающем в пыль самую прочную человеческую породу, глядишь, и присоветовал бы что-нибудь дельное. Павел поддался было этому настроению, сделал несколько решительных шагов к двери и остановился возле нее.

«Отставить! Не поймет. Пусть будет так, как подсказывает душа. От святости до греха всего-то один шаг, особенно у нас на Руси».

– Дневальный! – громко выкрикнул капитан Смыслов.

В комнату вошел молоденький солдатик с белесыми бровями и бледной кожей, прибывший с последним пополнением.

– Приведи ко мне арестованного Коваленкова.

– Есть привести арестованного! – неожиданно громким бодрым голосом отозвался солдат, четко развернулся через левое плечо и вышел из комнаты.

Старик выбрался из своей каморки, глянул вверх, подставил солнцу ветхое, морщинистое лицо, напоминавшее измятую бумагу, и стал запрягать лошадь. Он легонько поглаживал ее по крутым откормленным бокам и что-то наговаривал в длинное чуткое ухо. Это животное было едва ли не единственным собеседником старика, понимало его всецело.

«Да, этому деду сейчас просто. Ему можно даже позавидовать», – подумал капитан Смыслов.

Старик подтянул подпругу, посмотрел, чтобы хомут не натирал лошади шею, и, тронув поводья, заставил лошадку сделать неторопливый шаг.

Капитан Смыслов едва докурил папиросу до середины, как в кабинет вошел белобрысый дневальный с Коваленковым.

– Товарищ капитан, арестованный доставлен!

– Заводи.

Коваленков хмуро глянул на офицера, едко хмыкнул и звякнул наручниками, стягивающими его запястья. Он знал, что от приглашения к тюремному начальству ничего хорошего ждать не приходилось. За его плечами был немалый арестантский опыт, который буквально вопил о том, что сейчас последуют изматывающие допросы, попытки вербовки, требования дать показания, признать свою вину и прочая тягомотина. Все это он уже проходил не однажды, нахлебался досыта. Вряд ли сегодня что-нибудь изменится.

– Можешь подождать в коридоре, – сказал капитан солдату, заметив, как тот слегка замешкался, не решаясь нарушать инструкции, и добавил: – Никуда он не денется из этих стен. На нем наручники.

– Есть! – отвечал солдат, развернулся и вышел из кабинета.

Игнат Коваленков с некоторым любопытством посмотрел на капитана.

«А это уже интересно. Все наши прежние встречи проходили в присутствии караула. Что же он собирается сказать мне в этот раз?» – подумал он.

– Присаживайся. – Капитан показал на свободный стул напротив себя.

Коваленков старался предугадать тему разговора, внимательно смотрел на кума. В тюрьме о капитане Смыслове говорили разное. Будто бы он родом едва ли не из дворян и на эту должность назначен прямиком со студенческой скамьи. Где тут правда, а где откровенный арестантский вымысел, сказать было трудно. Однако этот капитан значительно отличался от всех тех представителей власти, с которыми Ковалю приходилось иметь дело. В нем присутствовала какая-то природная интеллигентность, которую он умело прятал за военной формой, выправкой, строгим цепким взглядом, небрежной матерщиной, которую он цедил во время разговора, не вынимая изо рта папиросу. В нем был тот изыск, который не натренируешь, не скопируешь. Передается он только с кровью.

– Так о чем пойдет базар, гражданин начальник? – осведомился арестант.

– Торопишься в камеру, что ли? – Капитан усмехнулся.

– Я туда не особенно тороплюсь. Но и душу мне перед тобой распахивать как-то без надобности.

Капитан Смыслов положил ладонь на распечатанный серый пакет, пришедший сегодня утром с фельдъегерской почтой. В нем было сообщение о том, что Игнат Коваленков подозревается в убийстве сторожа продовольственного магазина, расположенного на улице Мещанской, в Москве. Его по фотографии опознала женщина, зашедшая к сторожу