Вольф Мессинг. Судьба пророка - Варлен Стронгин

Я вспоминаю сравнительно недавний приезд в Москву внучки Шолом-Алейхема американской писательницы Бел Кауфман, известной у нас в стране по экранизированной повести «Вверх по лестнице, ведущей вниз». Я подарил Бел Кауфман книги деда, изданные моим отцом, воспоминания ее матери, напечатанные у нас в журнале «Красная новь» к 15-й годовщине со дня смерти Шолом-Алейхема. Слезы счастья и благодарности появились на глазах Бел. Но мой рассказ о получении Гольдбергом денег за издание произведений деда поразил ее. Она ничего не слышала об этих деньгах и занервничала:

– А у вас есть копия чека?

– В архиве КГБ, возможно, лежит, а у меня отсутствует.

Бел плохо отзывается о своем дяде, быть причастной к его делам ей неприятно. Он даже не оповестил о полученном в СССР гонораре свою жену и ее сестру – дочерей классика, которым эти деньги полагались по закону. Скорее всего, Гольдберг был завербован КГБ и с ним расплатились за его «работу».

В показаниях следователю по делу ЕАК еврейский поэт Перец Маркиш приводит хвастливые слова подвыпившего Гольдберга, сказанные им на одном из банкетов: «Пошлите еще раз Михоэлса и Фефера в Америку, и мы перевернем весь мир!»

А в Америке проводится специальное расследование деятельности руководителя атомной лаборатории в Лос-Аламосе Роберта Юлиуса Оппенгеймера. В комиссию, занимающуюся расследованием, обращается бывший полковник контрразведки, сын православного священника Борис Паш. Оглашается его служебное донесение, написанное в сентябре 1943 года, вскоре после посещения Америки визитерами из Москвы: «Я придерживаюсь мнения, что доктор Оппенгеймер не заслуживает полного доверия и что его преданность государству двусмысленна. Чувствуется, что он предан науке, и если бы советское правительство предложило ему лучшие условия, то он избрал бы это правительство, чтобы выразить ему свою преданность». При этом Борис Паш ссылается на высказывание Оппенгеймера, желавшего «уравновесить шансы» двух великих держав: «Нас можно сравнить с двумя скорпионами в банке, из которых каждый может убить другого, но только рискуя собственной жизнью».

В конце мая 1954 года председатель комиссии по расследованию Гордон Грэй констатирует: «Комиссия не располагает доказательствами того, что доктор Оппенгеймер действовал в качестве агента советской разведки или в соответствии с советскими приказами». А в апреле 1963-го американцы, стараясь забыть о травле великого ученого, награждают его золотой медалью имени Энрико Ферми и премией в размере 50 тысяч долларов за «исключительный вклад в дело освоения и использования атомной энергии».

Лишь в 2000 году неопровержимо доказывается, что Роберт Юлиус Оппенгеймер все-таки был завербован советской разведкой и позволял своим сотрудникам передавать секретные материалы СССР. Он писал: «Люди нашей планеты должны объединиться, или они погибнут. Взрывы атомных бомб показали это со всей жестокостью».

Но вернемся к тому времени, когда американцы узнали о создании атомного устройства в Советском Союзе. Затянулось дело Розенбергов. КГБ боится, что они под угрозой смерти проговорятся о своих связях с нашими агентами, и уничтожает сперва свидетеля кражи секретов Михоэлса, потом агента Фефера вкупе с другими членами ЕАК, обвиненными в буржуазном национализме и измене родине. А за полгода до осуждения членов ЕАК Михоэлса и критика Голубова-Потапова направляют в Минск якобы для просмотра спектакля, выдвинутого на присуждение Сталинской премии.

Перед поездкой в Минск, чувствуя безысходность положения, Михоэлс по телефону прощается с академиком Капицей и Вольфом Григорьевичем.

Услышав его голос, Мессинг разволновался настолько, что начал путать русские слова больше, чем обычно.

– Что с вами? – удивляется Михоэлс. – Вы плачете?

– Нет, – с трудом произносит Мессинг. Спазмы душат его, он в растерянности. Ему хочется сказать, чтобы Михоэлс не ехал в Минск.

– Нельзя, – хрипло произносит Вольф Григорьевич.

– Чего нельзя? – спрашивает Соломон Михайлович. – Если нельзя, но очень хочется, то можно! (Этот афоризм Михоэлса позднее стал девизом Клуба 12 стульев «Литературной газеты». – В. С.).

Рядом с Мессингом стоит жена. Она видит состояние мужа и понимает, что он поступает неправильно. Что-то скрывает от друга. Она глядит на него с укоризной.

– Я люблю тебя, – как бы оправдываясь, говорит ей Мессинг…

Позже он придет на похороны Михоэлса и, несмотря на сильнейший мороз, снимет шапку перед убитым другом. Слезы замерзали на его лице, как крошечные сосульки. Многие тогда догадывались, что Михоэлс умер не своей смертью, а Мессинг знал об этом наверняка, но был бессилен помочь другу. Мог сказать ему о грозящей опасности, но тогда разделил бы его участь, и он, и Аида… Впрочем, как и Голубов-Потапов, погибший в этой зловещей поездке.

Что умел великий провидец

Начальство несколько раз предлагало Мессингу ходатайствовать перед Министерством культуры о присвоении ему звания заслуженного артиста.

– Ни в коем случае, – нервно возражал он.

– Но сразу присваивать звание народного артиста нельзя, надо сперва…

– Ничего не надо, – перебивал начальство Вольф Григорьевич. – На моих психологических опытах не бывает пустых мест. У меня высокая ставка. Мне больше ничего не требуется! Понимаете?

Начальство делало вид, что соглашается, но вскоре, несмотря на его резкое возражение, продолжало:

– Дорогой Вольф Григорьевич, у вас немалые заслуги перед страной. Во время войны вы подарили ей два истребителя. У нас в архиве есть газета с вашей фотографией, где вы стоите рядом с летчиком, сбившим на вашем самолете двадцать три вражеские машины. Вас благодарило правительство. Присвоение звания пройдет без сучка и задоринки… Не противьтесь. Окажите честь нашей концертной организации!

Вольф Григорьевич хотел сказать, что работает от Москонцерта или Гастрольного бюро потому, что в Советском Союзе только они ведают выступлениями. В Польше у него был импресарио, и этого хватало для организации гастролей по всему свету, но промолчал, чтоб не обижать начальство, которое желает ему блага. Ответил через минуту:

– Для зрителей важно имя, а не звание.

– Однако звание еще никому не мешало, наоборот, прибавляло авторитет исполнителю.

– Вот-вот, исполнителю, – откликнулся Вольф Григорьевич, – я же показываю психологические опыты.

– Но Михаил Куни тоже выступает в вашем жанре, он с радостью принял звание, с благодарностью! – отметило начальство.

– Мне достаточно того, что я Мессинг, – лукавил Вольф Григорьевич, боясь, что ему, как эмигранту, не шедшему на поводу у КГБ, кто-нибудь из начальства откажет в получении звания. Вольф Григорьевич искренне радовался каждому знаку внимания, даже вручению Почетной грамоты после выступления в школе. И только делал вид, будто доволен тем, что не получает официального признания. «Я – телепат, психолог, гипнотизер», – объяснял он свою работу на эстраде. А в душе… То, что он действительно переживал, выяснилось потом.