Дворец из песка - Анастасия Дробина

Кто победил, я так и не поняла. Бенито и Жиган одновременно шлепнулись на песок, одновременно вскочили из положения лежа, засмеялись, пожали друг другу руки и вышли из роды, уступая место следующей паре. Только тут Жиган вспомнил обо мне.

– А, Санька… Не скучаешь?

– Нет… – обалдело сказала я. – Жиган, а… а когда ты успел-то?..

Я не договорила, но Жиган понял, хмуро улыбнулся и сказал:

– Санька, я здесь десять лет бабки делаю. Чему угодно научиться за такое время можно. Погоди, в Баии не такое увидишь. Там тебя уже ждут, я обещал…

– Это кто меня ждет? – насторожилась я. – Это кому ты, поганец, обещал?! И меня даже не спросил? Смотри, я никуда не пойду!

– Не бойся, – усмехнулся он. – Жива останешься.

Меня это вовсе не утешило, но в это время в роду вошли, вернее влетели колесом, огромного роста мулат с хвостом длиннейших волос и коротко стриженная, тоненькая негритянка лет пятнадцати, и через минуту я забыла и о Жигане, и о его сомнительном обещании. Все-таки красивее капоэйры и цыганской «венгерки» для меня в жизни не было ничего.

В Баию мы прибыли вечером следующего дня. Путь на машине через пол-Бразилии занял почти целый день. Разумеется, Жиган был прав, предлагая лететь самолетом местной авиакомпании, но, увидев это раздолбанное, ржавое, дребезжащее всеми частями чудо техники, я сразу же сказала, что на ЭТОМ никуда не полечу. Напрасно Жиган и негр-механик убеждали меня, что самолетик может не только взлететь, но даже сесть, причем почти точно там, где планировалось: я не желала ничего слушать. В конце концов Жиган под гогот механика плюнул, выругался непотребно и сказал, что на машине нужно выезжать прямо сейчас. Что мы и сделали.

Первую половину пути я разглядывала окрестности через окно жигановского джипа. Но пейзаж был утомительно однообразен: пыльная дорога, какие-то селения, каатинга – поросшее кустарником редколесье, изредка – черные или не очень черные запыленные фигуры на обочине да громыхающие встречные грузовики. Жиган вел машину спокойно, со мной, по обыкновению, не разговаривал и изредка подпевал местной радиостанции своим хрипловатым, но верным голосом. Под это негромкое пение я задремала и успешно проспала всю дорогу.

Я проснулась в сумерках, в незнакомой комнате с белеными стенами, вяло вращающимся вентилятором под потолком, буйно цветущим кактусом в горшке на подоконнике и двумя небольшими геккончиками, изумленно взирающими на меня со стены. Сильно пахло цветами и какими-то специями. За окном слышался пронзительный женский голос, грохот посуды, бормотание радио. Моя сумка стояла у стены, а рядом со мной, на кровати, обхватив руками голые коричневые коленки, сидела Лулу и с улыбкой рассматривала меня.

– Лу-у… – зевнула я. – Бон джорно, коме стай? Дове Жиган?

С Лулу мы разговаривали только по-итальянски: русского языка она за все годы общения с Жиганом так и не выучила, а мне было некогда доучивать португальский, хотя после года проживания у меня бразильских студентов я кое-как все же могла объясниться на нем. Снова улыбнувшись, Лу объяснила, что Жиган принес меня из машины на руках, что я после этого проспала еще час, что я могу продолжать спать и дальше, меня никто не побеспокоит, это дом Жигана, что, если я хочу есть, то Франселина сейчас принесет фейжоаду, а Жиган скоро придет, и мы пойдем на макумбу.

– Чего? Куда? – испугалась я. – Какая фейжоада? Франселина – это кто?

Лу открыла было рот – но сказать ничего не успела, потому что с отчаянным скрипом открылась деревянная дверь и на пороге появилась худощавая негритянка в вылинявшем красном платье и разбитых тапочках. Седоватые кудряшки были перевязаны такой же застиранной, как и платье, косынкой, черное, довольно привлекательное лицо расплылось в улыбке, открывающей два ряда сильно прореженных жизнью зубов, а в руках негритянка держала огромную тарелку с какой-то дымящейся снедью.

– Франселина, – небрежно представила ее Лу.

Негритянка радостно закивала.

– Ола, сиа Франселина…[15] – пробормотала я, вскакивая на ноги и кое-как оправляя платье. Снова проснулось цыганское воспитание: негритянка как минимум годилась мне в матери, и валяться в ее присутствии на кровати мне было неловко.

Франселина пришла в такой восторг, услышав, что «гринга» говорит на местном наречии, что тарелка с едой только каким-то чудом удержалась в ее руках. Я поспешила взять ее из рук негритянки, опасливо посмотрела на еду, но, увидев обычную черную фасоль с рисом и каким-то мясом, слегка успокоилась. Поставить тарелку было некуда, но Лу решительно водрузила ее на кровать, села рядом по-турецки и принялась есть прямо руками, заявив с набитым ртом, что, если мне нужна вилка, Франселина сейчас принесет, а вообще-то фейжоаду едят так. Я все-таки попросила вилку.

Фасоль оказалась восхитительно вкусной, а под конец Франселина принесла кофе. Мы с Лу пили уже по второй чашке, когда со двора раздались хлопок в ладоши и голос Жигана, что-то спрашивающего у Франселины на местном языке. Я высунулась в окно.

– А, очухалась… Спускайтесь, долго дожидаться?

Лу кинулась натягивать платье. Я, подумав, последовала ее примеру.

– Жиган, что такое «макумба»? – первым делом спросила я, оказавшись во дворе дома под развесистым корявым деревом с зелеными плодами, один из которых Жиган увлеченно жевал.

– Это кандомбле, – невнятно пояснил он.

– А кандомбле что такое?

– Это террейро.

Поняв, наконец, что он издевается, я села на разбитые ступеньки и сказала, что шагу не сделаю никуда. Жиган заржал, выплюнул остатки плода на каменные плиты дворика и в двух словах объяснил, что «кандомбле» – религия местных негров, а «макумба» – место, где происходит собственно служение богам.

– А мне туда зачем? – осторожно поинтересовалась я, вспомнив неприветливую физиономию деревянного Огуна, забытого Жозе в моей квартире на Северной.

– Затем, что я людям обещал, им надо на тебя посмотреть… Да не верещи ты, дура! Самой интересно будет, еще спасибо скажешь… Идем, короче. Да где эта зараза там?! Лу! Убью! Спускайся, курва!

«Курва» вышла во двор в желтом платьице, с блестящими серебряными браслетами на запястьях, с безмятежной улыбкой на накрашенных губах и маленькой сумочкой в руках. Жиган шлепнул ее по заду, придавая необходимое ускорение, хихикающая Лу пулей вылетела за калитку, Франселина помахала нам из окна кухни, и мы вышли на улицы Баии.

Баия, столица северного штата Салвадор, портовый город, неофициально называется «черной столицей» Бразилии. Я поняла, почему это так, идя за Жиганом по узким, вымощенным булыжником улочкам. Процент черного населения был здесь гораздо выше, чем в Рио, и даже редкие белые, попадающиеся нам навстречу, были, при ближайшем рассмотрении, не особенно белыми. Мулаты всех цветов и оттенков были преобладающим контингентом. Видимо, это был один из бедных кварталов: я не увидела, как ни вертела головой, ни одного более-менее приличного дома. Вдоль улицы выстроились обшарпанные халупы с грязными, ободранными стенами и разваливающимися балконами, отовсюду попахивало помойкой и гниющими фруктами, люди сидели на ступеньках, на земле, на плитах дворов, на вынесенных из дома табуретках, негромко разговаривали, слушали радио, женщины выходили прямо в тапочках и кухонных фартуках, с тряпками в руках, из окон неслись разнообразные кулинарные запахи, отовсюду орало радио. Дети, полуголые, в драных шортах и платьях, носились по улицам, как стаи бродячих собак. Жиган в своих линялых джинсах, вытянутой майке и черной бандане на голове не спеша двигался по улице, отвечая на приветствия мужчин и женщин, то и дело останавливаясь, чтобы обменяться рукопожатием с каким-нибудь плешивым мулатом в рваной тельняшке, кинуть пару слов необъятной негритянке, свесившейся из окна своего дома, или помахать смеющейся темнокожей девчушке, в которую возмущенная Лу тут же запустила недоеденной гуявой – к хохоту половины квартала. Было очевидно, что Жиган чувствует себя здесь как рыба в воде, и я, так же, как и вчера на пляже Ипанема, видела: он ничем не отличается от этих людей.