Дворец из песка - Анастасия Дробина

До сих пор мне и в голову не приходило, что Челка может ругаться такими словами. Эффект усиливался тем, что голос Челы был спокойным, ледяным и звенящим от ненависти. Минут пять, не меньше, она внятно и четко сообщала свекрови все, что она думает о ее сыне и о ней самой, и успела еще назвать срок своей беременности, после чего экс-родственница, видимо, пришла в себя и бросила трубку. Но этого Челе показалось мало, она опять повисла на телефоне, долго звонила всей московской родне, выясняя номер бывшего мужа, наконец нашла – и вылила на его голову целую лохань змеиного яда. Закончила Чела восторженной речью по поводу того, что бог помог ей не родить от импотента, пьяницы, придурка и скотины такого же импотента, пьяницу, придурка и скотину, с торжеством повесила трубку и… разрыдалась в голос, закрыв лицо руками. Все мы немедленно зарыдали тоже, и только через полчаса я спохватилась:

– Ой, может, рано мы обрадовались? Все-таки второй месяц всего… Мало ли что…

– Ой-ой-ой… Твоя правда, бог не любит… Ой, глаз дурной, не пошли господь… – на разные голоса испуганно запричитали цыганки. Через минуту холл был пуст, детей выставили на пляж, Сонька устремилась в кухню, Лу – в ресторан, остальные рассыпались по дому, имитируя бурную деятельность, – короче, мы всеми силами пытались показать богу, что ничего особенного не произошло. Сама Чела ушла к себе в комнату и, несмотря на наши уговоры, проплакала там до вечера.

Яшки тогда в Италии не было, звонить ему Чела запретила всем домочадцам под угрозой убийства, но, когда к Рождеству Яшка все же объявился, по его делано равнодушной физиономии я поняла, что он давно все знает. Скорее всего, его просветил Шкипер, которому я не могла не похвастаться по телефону. Впрочем, скрывать что-то не имело смысла: четырехмесячный живот Челы уже нельзя было никуда спрятать.

– Видал?! – грозно спросила Чела, становясь в классическую позу «руки в боки». – И как мне выступать теперь?! И если, паразит, я до начала сезона не опростаюсь, я тебя…

– Девочка моя хорошая… – незнакомым мне голосом сказал Яшка, обнимая упирающуюся Челу. – Ну, видишь, как получилось все быстро! «Я не могу, я не могу, я пустоцвет…» Всегда надо к профессионалам обращаться! – И, прежде чем Чела успела спохватиться, схватил ее на руки.

– Ой! Ай! Мамочки! Пусти, дурак! Ой, пусти, нельзя, ошалел?! Отец, скажи ему, пусть поставит! Отец! Отец! Уйми его!

Леший вмешиваться не стал, но все мы дружно вцепились в Яшку, уверяя на разные голоса, что кружить беременных никак нельзя. В конце концов Яшка послушался, но Челу на землю не поставил и унес ее, громко протестующую и ругающуюся, на второй этаж.

Через полчаса он вернулся, взлохмаченный и довольный, и объявил, что уезжает снова.

– Опять? – разочарованно спросила я. – Когда назад-то? И Шкипер давно не звонил…

– Шкипер с Жиганом в Баии, – конфиденциально сообщил Яшка. – Не дрейфь, Погрязова, к человеческому Рождеству вернутся.

«Человеческим» Яшка считал православное Рождество, ожидающееся через две недели, и я приободрилась.

Вечером седьмого января мы, как обычно, работали. Несмотря на мертвый сезон, в ресторане было достаточно народа, в основном – местные итальянцы, отмечающие завершение рождественских каникул, всех их мы давно знали, и атмосфера царила почти семейная. Я переодевалась в гримерке, торопливо поглядывая на часы: через несколько минут мне нужно было выходить танцевать. Через стену до меня доносился голос Челы, поющей любимый романс моего деда. Сама Чела не очень его любила, считая, что в нем слишком много умных слов, но, будучи профессионалкой, исполняла романс так, что у меня разрывалось сердце. В конце концов я села и начала слушать.

Мы странно встретилисьИ странно разойдемся,Улыбкой нежности роман окончен наш…И если в памяти мы к прошлому вернемся,То скажем – это был мираж…

– Расселась, ядрена Матрена! – рявкнул от дверей внезапно появившийся Леший, и я, вздрогнув, вскочила. – Чего дожидаешься? Твой выход, ребята уже настроились!

– Как ты мне надоел, дорогой мой… – вздохнув, сказала я, подбирая подол шуршащей юбки и двигаясь к дверям. Леший что-то проворчал в ответ, но не очень громко: ругаться со мной было некогда, на эстраде Джино уже объявил: «Сеньоре – маньифика Алессандра!».[11]

Я вышла на эстраду, привычно «сняв» движением кисти аплодисменты. Лично мне они всегда мешали, заглушая гитарный аккомпанемент, но наши импульсивные итальянские друзья не желали входить в мое положение и хлопали во всю мочь на продолжении всего танца. Так было и сейчас: стоило мне двинуться по кругу с поднятыми руками, как раздались хлопки в такт, усиливающиеся с каждым моим шагом. Мне это было смешно: великолепной танцовщицей я никогда не была, хоть и плясала у цыган с малолетства. Любая из Милкиных сестер с легкостью переплясала бы меня. Но ни Милки, ни сестер сейчас не было, они традиционно улетели в Москву встречать Рождество с семьей. Всю программу держали я, Чела, уже сшившая себе просторный костюм, близняшки Ишван и Белаш с женами и Леший, который под настроение тоже мог выйти на эстраду и исполнить что-нибудь своим хриплым басом с выражением полного презрения на небритой физиономии. К моему немалому изумлению, его сомнительное пение пользовалось успехом у итальянцев. Самого Лешего это ничуть не удивляло: «Челентано же своего сипатого они слушают? А я чем хуже?» «Ты хоть руки из карманов вынимай, когда поешь, – осторожно советовала я. – И майку чистую не мешало бы… Вон, прямо на пузе помидор шлепнул и не вытер…» – «А ты меня не учи, сопливка! Как дам вот сейчас по заднице, пошла вон! Имидж у меня, может быть!..»

Какой может быть имидж с раздавленной на животе помидориной, я не понимала, но спорить с Лешим было себе дороже, и, в конце концов, раз гостям нравится…

Я дошла уже до середины «венгерки», когда заметила, что братья Чаркози с гитарами усиленно подмигивают мне, указывая глазами на вход ресторана. Я украдкой посмотрела туда – и увидела стоящего в дверях Шкипера в окружении всей своей гвардии: Боцмана, Ибрагима, Грека, Жигана и Яшки. Я улыбнулась им с эстрады и послала воздушный поцелуй. Ребята весело заорали в ответ, но Шкипер молчал, и по выражению его лица я поняла, что опять не дотанцую до финала.

Это было уже не в первый раз, и последнее время я прямым текстом просила Шкипера не приходить в ресторан, когда я работаю. Он серьезно обещал, но время от времени обещание свое нарушал, явившись в середине программы. Дальше все проходило как по нотам: я начинала «венгерку», доходила до одной из быстрых чечеток, присаживалась на колено, дрожа плечами, – и неизменно видела Шкипера, идущего через зал к эстраде. Не обращая внимания на мое бешеное шипение, он за руку сдергивал меня со сцены и тащил в гримерку, где я вскоре собственноручно прибила щеколду с внутренней стороны. Грех жаловаться, Пашка всегда с удовольствием занимался со мной любовью, но почему-то именно моя «венгерка» заставляла его полностью утрачивать здравый смысл, и я много бы дала за то, чтобы узнать, что в это время происходит у Шкипера в мозгах.