Виктор Розов. Свидетель века - Виктор Кожемяко

В.Р.: Я в книжке об этом написал. Когда решался вопрос, идти мне на войну или не идти, я мог не идти, я был белобилетник, меня и из военкомата отправили: «Чего ты пришел? У тебя белый билет!» А я пошел. Понимаете, как-то нехорошо иначе… В пьесе «Вечно живые» я вставил фразу – Борис отвечает: «Я должен быть там, где всего труднее». А всего труднее было на фронте.

В.К.: Как вы думаете, сейчас совсем это утрачено?

В.Р.: Нет, и сейчас есть увлеченные люди. Не хищники. Я уж не говорю о старшем поколении, которое держится в целом очень достойно. Однако и молодое поколение в чем-то меня радует, хотя оно разное. Многие, к сожалению, сворачивают с пути истинного. И тут общая обстановка, которая у нас создана, конечно, сказывается.

В государстве сейчас ведь по всем статьям плохо. Бюджет… Дома разваливаются. То и дело стреляют. А что такое с самолетами, которые постоянно падают?

В.К.: Вы знаете кого-нибудь близко из молодого поколения?

В.Р.: В основном это дети и товарищи детей.

В.К.: Но какие-то отрадные впечатления, наверное, бывают, раз вы так небезнадежно говорите о молодых?

В.Р.: Конечно! Я иногда и в школах выступаю. Вижу молодых зрителей на спектакле по моей пьесе в театре Татьяны Дорониной. У меня такое впечатление: несмотря ни на что, хорошей молодежи сейчас много.

В.К.: Действительно, ведь на вашем спектакле всегда молодежь. Что-то же их тянет сюда!

В.Р.: Меня подчас это даже удивляет. Однажды был 35-градусный мороз, когда мой спектакль должен были идти. И представьте себе: было в зрительном зале 900 человек!

В.К.: Видимо, на этих людей – наша надежда…

В.Р.: И потом иногда встречаешься, говоришь, смотришь в глаза молодых людей, как они реагируют, – хорошо глядят! Думаю, испоганить русского человека все-таки трудно.

В.К.: До конца…

В.Р.: Да, да.

В.К.: Ваша общественная деятельность последних лет, которая уже не только как литератора выдвинула вас пред очи народные, но и как радетеля за Родину, за Россию, она требует большой самоотдачи. Все время надо что-то отстаивать, за что-то бороться, куда-то спешить. Это дает вам удовлетворение?

В.Р.: Это дает мне жизнь. Значит, я кому-то нужен. И надо, очень надо что-то говорить и повторять. Повторенье – мать ученья. А не так: сказал – и ладно, и неважно, что будет…

Где-то мои слова отклик находят. Я в этом не раз убедился. Люди благодарят. Меня не очень популяризируют, но где удается сказать свое слово, я стараюсь сказать.

В.К.: И конкретно удается кому-то помочь? Помню, вы рассказывали о хождениях по разным просьбам…

В.Р.: Вот и сейчас на столе два таких дела лежат. Жду, когда встречусь с мэром нашим или его заместителем Шанцевым.

В.К.: А что за дела?

В.Р.: Один из племянников моих, по линии жены, занимается полезным для государства делом. Такая фирма у них, по сбору металлолома, которая очищает Москву от ржавых автомобилей, стоящих по дворам, и прочих таких предметов. Но у них мал круг, где они могут действовать, – просят расширить территорию. Доброе дело, я считаю, они работают хорошо.

А другой вопрос вроде бы частный, но для человека, который обратился ко мне, – весьма серьезный. Жизненный. Простой работяга… Тоже надо помочь.

В.К.: Я недавно читал в газете вашу статью о новом спектакле в Театре имени Ермоловой. Значит, находите время, чтобы смотреть?

В.Р: Стараюсь. Сейчас на очереди спектакль в «Современнике». Борис Галин – для меня интересн. ый драматург…

В.К.: А кого-нибудь из молодых драматургов выделяете?

В.Р.: Сейчас, к сожалению, не очень. Читаю пьес много, но… не хватает в них чего-то главного. А не хватает потому (вернусь к уже сказанному), что у государства нет идеи.

В.К.: Вы счастливы в семье? Жена, с которой прожили в любви и согласии более полувека, сын и дочь – по-моему, замечательные, внучка и внук – достойные своего дедушки. В этом ведь тоже счастье?

В.Р.: Еще бы! Семья – это дом. Я часто думаю, что нашему обществу нужно вернуть семью. Сейчас все больше замечаешь: семьи-то нет!

В.К.: Колоссальная проблема. И это, по-моему, тоже влияние Запада, что семья разрушается. Прививают молодежи отношение к семье пренебрежительное. Принесли оттуда: не жених, а бойфренд, то есть временный какой-то сожитель. Все переводится на контрактную основу: в семье не любовь, а контракт, брачный контракт…

В.Р.: Да, но я старомоден.

В.К.: Как бы вот эту хорошую старомодность по возможности восстановить и укоренить! Русская семья, наверное, тоже поддерживала всегда русский дух, о котором вы говорили. Что для вас это понятие – русский дух?

В.Р.: Очень большое. Очень глубинное. Многие столетия ведь складывался он, этот дух, который мне так мил. Люди бездуховные часто говорят: вот вы превозносите свой национальный дух, русский дух, вы националисты, шовинисты… Но я не считаю, что, если, скажем, татарин исповедует свою религию и следует своим татарским обычаям, он обязательно националист или шовинист. А почему же обвиняют нас?

Мне иногда кажется, что во многом от тех же американцев такое идет. Потому что вот там этого нет. Ведь не скажешь: «американская духовность».

В.К.: В самом деле, не звучит.

В.Р.: «Американский дух» – так можно сказать, но – полуиронически. Потому что американский дух – это как раз бездуховность. А у нас… В каком веке духовность наша возникла, в каком тысячелетии и как – на это я ответить не берусь, тут ученые пусть отвечают. Но это не только уклад жизни.

Русский дух для меня – это Чехов, это Достоевский; понятно, всех, даже очень ярких выразителей русского духа в великой русской литературе не перечислишь. Вот говорят о загадочности русской души, и она действительно в чем-то загадочная, и для меня загадочная, удивительная, эта русская душа…

В.К.: А в чем, Виктор Сергеевич?

В.Р.: А в том, что не до конца она мне понятна. Вот хотя бы один случай недавний. Сидит возле ермоловского театра инвалид – без ноги или без обеих ног, перед ним кепка, в которую денежки бросают. Я иду и тоже наклоняюсь, чтобы бумажку какую-то положить. А мне трудно наклониться, у меня нога, как вы знаете, на фронте подбита. И вдруг он посмотрел на меня так удивленно и воскликнул: «Да ты же сам инвалид!»

В.К.: Характерный случай, ничего не скажешь…

В.Р.: Целая поэма! Или пьеса, новелла. Я, знаете, по привычке сразу начал домысливать и досочинять…