Двери паранойи - Андрей Дашков

Он извлек на свет черную горошину, из которой торчали в разные стороны две металлические антенны, напоминающие усики, и три пятипалые ручонки. Четвертая оказалась отсечена хлеборезкой, и жалкий обрубок толщиной со спичку еще вяло подергивался. Уцелевшие ручки вцепились в зазубрины на острие ножа…

Что это было – биоробот? Радиомаяк? Психотропный излучатель? Продукт генной инженерии? В любом случае латинос внушал мне теперь не только страх, но и священный трепет.

Кроме маленьких рукообразных конечностей, снабженных острейшими коготками, тварь, возможно, имела аналоги каких-нибудь органов чувств – слишком миниатюрные, чтобы их можно было разглядеть невооруженным оком. Когда Фариа развязал петлю, стягивавшую мое предплечье, из раны на ладони хлынула кровь. Я застонал и без сил откинулся на спину.

– Давай его сюда! – хриплым голосом приказал избавитель.

Обиженный мною старикан открыл клетку и достал оттуда немного успокоившегося голубя. И все равно птица выглядела так, будто побывала в когтях у кошки.

Я пожалел голубя еще больше, когда понял, что ему уготована печальная участь жертвы. Фариа засунул «жучка» в распахнутый клюв и затолкал поглубже. На несколько секунд голубь, казалось, околел со вздувшимся зобом, а потом отчаянно забился в беспощадных руках, словно хотел избежать чего-то худшего и покончить с собой.

Через пару секунд старик отпустил его, и птица взвилась вверх, унося в своем теле колдовскую игрушку. Ее беспорядочный полет напоминал предсмертное порхание ночной бабочки с опаленными крыльями. И все же голубь вырвался на простор и скрылся за краем рваной дыры, в которой плескалась мутная лужа неба…

Я так и не понял, почему четверорукую штуковину из «Маканды» нельзя было попросту уничтожить. Вероятно, это не моего ума дело. Потом вопрос отпал сам собой. Верка открыла рот и задрала вверх голову.

Над трущобами раздался усиливающийся гул вертолетных турбин.

42

– Время вышло! – объявил Фариа с необъяснимой улыбкой, которая показалась мне злорадно-идиотской. Его беспечальный взгляд не сулил мне ничего хорошего. Примерно с таким же выражением экспериментатор сообщает обезьяне, что ее решено усыпить в интересах науки.

Я не стал выяснять почему, зачем, кто виноват и что делать. Схватил валявшуюся тут же одежду «с кладбища» и начал одеваться, перевыполняя все армейские нормативы. Натянул попиленный «райфл» со следами менструаций в мотне и кирзовые сапоги с обрезанными голенищами. На животе джинсы так и не сошлись – пуговица осталась расстегнутой. Пиджак я надел по-Бендеровски, то есть прямо на голое тело, а поверх него – просторное и длинное черное пальто, скрывавшее до поры до времени все недостатки туалета. При этом я отдавал себе отчет, что в таком прикиде меня не пустят не то что в кабак, но, возможно, даже на благотворительный обед для бедных законопослушных пенсионеров…

И все равно я не успел. Над домом завис «Ми-2» – старая рухлядь с анахронизмами в виде пятиконечных звезд на фюзеляже и невразумительными надписями на хвостовой балке. Зато торчавшие из него стволы были вполне вразумительны. Настолько вразумительны, что, опустив взгляд, я не обнаружил в своем окружении ни главврача Фариа, ни ханыги-бутылочника, ни медсестры Верки-Беатриче.

Я что есть силы дернул из кухни, но меня отсекли от коридора невидимой свинцовой занавесочкой. Пули застучали по ванне и взвизгнули, срикошетив. Сверху посыпались трухлявые щепки и куски проржавевшего кровельного железа. Мышеловка наполнилась едкой взвесью пыли, от которой першило в горле и становилось больно глазу.

Я на секунду растерялся, заметался, пытаясь найти укрытие, потом сообразил, что прятаться надо именно под ванной. Она была единственным предметом в кухне, который выглядел пуленепробиваемым, если не считать кирпичных стен.

До ванны я добрался почти на ощупь. Тут я засучил ногами, отодвигая тлеющие угли костра, после чего забился в щель шириной не более двадцати сантиметров. Туда поместился даже мой живот – очень уж мне хотелось пожить еще немного.

Головешки задымили под дождем – я невольно поставил дымовую завесу, в которой сам же начал задыхаться. Но парни, сидевшие в вертолете, выполняли элементарную задачу: они продолжали тупо поливать свинцом пятачок размерами четыре на четыре метра.

Я услышал, как с грохотом рухнула раковина; потом отколовшийся кусок перекрытия угодил в ванну, и на меня выплеснулось литров шесть воды. Табурет превратился в горку щепок. В приступе неудержимого кашля я мало что соображал, и вдобавок обзор был крайне ограничен.

Вертолет кружил над домом – металлический зомби, мертвое чудовище, взятое напрокат на ближайшем кладбище списанной техники. Его винты злобно рубили в клочки воздух, а сам он, казалось, выбирал, куда бы рухнуть – на сей раз окончательно и бесповоротно. Я не удивился бы, если бы он рухнул прямо на дом – это был самый надежный способ отправить меня на тот свет.

Предчувствие? Да, вроде того. Недолгая пауза возникла весьма кстати. Эти траханные стрелки из «Маканды» решили сделать перерыв, опустошив по два-три магазина. Интересно, чего они ждали – что кто-то предъявит им мой труп?

Воспользовавшись передышкой, я потянулся к брошенной одежде. Во мне был еще очень силен генетический страх остаться без средств к существованию и без бумажек, удостоверяющих личность. Как говорится, без бумажки я букашка…

Эх, не повезло! Паспорт выглядел приемлемо, хотя и отдавал дерьмецом, а вот пачка стодолларовых купюр оказалась прострелена навылет. Обезглавленного Франклина было бы трудновато опознать, если бы не надпись под портретом. Порывшись в карманах, я наскреб немного родных денег. В результате варварского обстрела я остался с двумя намокшими «мазепами» и пятью «хмельницкими» в кармане. Негусто. Хватит на неделю, если скромно жрать.

И тут что-то ослепительно засверкало в углу кухни, справа от меня. Невзирая на риск, я повернул голову и пошире открыл уцелевшее око. Зрелище того стоило.

С ободранного пола бесшумно стартовала маленькая ракета – не что иное, как двухлитровая бутылка, у которой не оказалось дна. Она взлетала медленно, почти вертикально и напоминала елочную игрушку. За нею тянулся шлейф зеленоватого пламени, наталкивавшего на мысль о чертях-пиротехниках…

Мой нейронный калькулятор снова пребывал в затруднительном положении, перегревшись от попыток объяснить очевидное, но необъяснимое. Мне оставалось только договориться с самим собой: либо я по-прежнему нахожусь в психушке, и тогда бояться, в общем-то, уже нечего, кроме доберманов; либо мозг – рудиментарный орган, инструмент с ограниченным набором функций, которым надо пользоваться как можно реже, главным образом при подсчете бабок.