Роза пустыни - Сюзанна Симмонс

После того случая лорд Стенхоуп и его старшая дочь редко сходились во мнениях хоть по какому-то вопросу. Больше того, Каролина даже не стала приглашать его на свою свадьбу, хотя в тот момент он как раз ненадолго появился в Англии, чтобы навестить семью.

Но это, конечно, все осталось в прошлом, пыталась убедить себя Элизабет, пока ее отец стряхивал с сапог пыль пустыни. Еще секунда-другая, и он спросит ее о матери, или о Франклине, или о Каролине, или хотя бы о милой бедняжке Анни.

Вместо этого лорд Стенхоуп напомнил ей:

– Не следует заставлять остальных дожидаться нас. Я был бы не прочь выпить чаю. В горле у меня пересохло.

Элизабет шагнула к нему и, понизив голос настолько, чтобы ее мог услышать только он, решительно сказала:

– Мне надо поговорить с вами наедине, папа. У меня чрезвычайно важное дело.

Он рассеянно-небрежно взмахнул рукой:

– Может быть, за чаем.

Она устремила на него укоризненный взгляд своих огромных зеленовато-серых глаз:

– Мы должны остаться вдвоем.

– Вдвоем, конечно, – согласился он после секундной паузы. – Нам надо будет поговорить. Скоро.

– Как можно скорее.

– Скоро. Я обещаю.

У Элизабет упало сердце. Она вспомнила множество других обещаний, которые он ей давал в прошлом и которые так и остались невыполненными.

«Обещаю, что в день, когда тебе исполнится семь лет, ты получишь в подарок белого пони».

«Обещаю, что ты поедешь со мной в Лондон, когда я в следующий раз соберусь туда».

«Обещаю, что в этом году приеду на Рождество домой», «Обещаю, что в этот раз я не уеду, не попрощавшись».

Обещаю…

Обещаю…

Обещаю…

Элизабет больше не верила обещаниям. Она уже много лет им не верила.

Чьи-либо безответственные обещания разбивают вам сердце.

Глядя на ночную пустыню, молодая француженка тихо говорила своему возлюбленному:

– Знаешь, дорогой, скоро я обо всем расскажу миледи. Мы с ней уже много лет вместе, не расстаемся. Я не просто ее служанка – я ее подруга, и она мне доверяет.

Молодой человек крепко прижимал к себе мадемуазель и горячо шептал ей на ухо (он свободно говорил на нескольких языках):

– Я тебя люблю! Я тебя обожаю! Я хочу на тебе жениться. Мы должны уехать как можно быстрее, пока еще не поздно. Корабль отплывает в Александрию в конце недели. К весне мы уже были бы дома.

Она мечтательно вздохнула:

– Весна в Марселе!

– На извилистой улочке у моря у нас будет свой магазин и квартирка над ним. У нас будет возможность всю оставшуюся жизнь жить так, как мы хотим.

– Да, конечно, конечно! – тихо воскликнула она.

– Когда-нибудь у нас будут дети.

– Дети! – радостно повторила она.

– Я люблю тебя, cherie.

– А я люблю тебя, – ответила она. – Я скоро скажу миледи. Обещаю.

– Уверяю вас, мой муж ничего о нас не знает, – промурлыкала женщина многообещающим тоном, бесшумно скользя в темноте к его распахнутой постели.

Она уже была полураздета – двигаясь по спальне, возбуждающе скидывала с себя одежду. Мужчину действительно возбудил вид ее полуобнаженного тела.

Его серые глаза были прикованы к ее высокой упругой груди, пока женщина распускала шнуровку корсета. Его взгляд скользил по длинным и стройным ногам, когда она медленно и маняще сворачивала бледно-розовые шелковые чулки, которые вскоре полетели в сторону. Он задержал взгляд на округлой попке, когда она повернулась к нему спиной, чтобы избавиться от кружевных панталон.

Она повернулась к нему спиной не из застенчивости (они оба прекрасно это понимали), а для того, чтобы продемонстрировать ему еще одну часть ее точеной фигуры.

А потом женщина встала перед ним во всей своей красе, обнаженная, и подняла руки над головой.

– Ты – тщеславная кошечка, Амелия, – хрипловато рассмеялся ее возлюбленный.

Она не собиралась этого отрицать:

– Да, это правда.

Красивый мужчина перевернулся на бок и приподнялся, упираясь локтем в гору подушек.

– Однако я отнюдь не уверен в том, что твой муж ни о чем не подозревает.

Она подошла к кровати, где лежал мужчина, и наклонилась над ним так, чтобы ее соски скользнули по его обнаженной груди. При этом они маняще набухли.

– Хилберт стареет. И он глуп.

– Либо глуп, либо очень хитер. – Мужчина притянул ее к себе и с наслаждением провел рукой по всей спине. Поцеловав голое плечо, он добавил: – Хотел бы я это знать наверное.

Она прижалась губами к его губам. Ее язычок быстро высовывался и прятался обратно – будто кошечка лакала сливки.

– Обещаю, Хилберт ни о чем не узнает. И еще обещаю тебе: он сделает все, о чем я его попрошу.

Его белоснежные зубы обнажились в сардонической улыбке.

– Ты сучка, Амелия.

– А ты, Андре, подонок.

Граф рассмеялся.

– Возможно, именно поэтому мы так подходим друг другу. – Его голос звучал тихо и обещал наслаждение.

Ее ловкие руки нашли его плоть и начали творить с ней свое волшебство.

– Думаю, не только поэтому, – проворковала она, когда ее возлюбленный не сдержал стона удовольствия.

Глава 17

– Папа, я настаиваю, чтобы мы поговорили наедине, – заявила Элизабет отцу чуть ли не в десятый раз за неделю ее пребывания в Луксоре.

Не отрывая взгляда от черепка древнего кувшина, отец ответил, как всегда, неопределенно:

– Обещаю, что мы скоро поговорим.

Элизабет уперла руки в бока и решила не уходить из лачуги, которая служила лорду Стенхоупу чем-то вроде рабочего кабинета.

– Сейчас, папа! Мы должны поговорить здесь и сейчас.

Ей удалось наконец добиться его внимания.

Он осторожно положил на стол осколок кувшина, снял очки (как он мог что-то видеть сквозь толстый слой мельчайшей красной пыли, которая покрывала стекла?) и посмотрел прямо на дочь. Не в первый раз Элизабет подумала о том, каким усталым выглядит отец.

– Хорошо, – согласился он без всякого энтузиазма, – давай поговорим.

– Наедине.

Граф что-то быстро сказал на местном диалекте рабочим, копошившимся возле корзин, наполненных разными черепками. Рабочие закивали и поспешно вышли из хижины.

– Ты своего добилась, дочь. Мы одни. – Он устало потер близорукие глаза. – Видимо, ты хочешь говорить о твоей матери, или о Франклине, или, может быть, о Каролине…

Элизабет не хотелось выказывать неуважения, но, несмотря на свои благие намерения, она не выдержала.

– Они – ваша семья, папа. Неужели вам не важно, что с ними происходит? Неужели вам не хочется знать, здоровы ли они, счастливы ли и вообще живы ли? Неужели они ровно ничего для вас не значат?

У графа хватило совести смутиться:

– Конечно, значат.

Ей хотелось спросить: «Что они могут для тебя значить, папа? Ты уже много лет никого из них не видел. Ты даже не потрудился приехать, когда умерла Анни!».