Серебряная река - Шеннон А. Чакраборти

письма были почти безличными рассуждениями (похожими на их дружбу поневоле), которые привлекали ее своей трогательной наивностью и остроумием. Описание древних руин, рассказы о местных целебных травах, всякие новости, какие доходили до него из соседнего Египта, истории про обитающих поблизости людей.

Это были вполне приземленные письма, но заканчивались все они одинаково — словами, написанными в приближенной транскрипции египетского диалекта, которому она его научила: «Мне бесконечно жаль. Молю господа, чтобы даровал тебе немного счастья».

Даже если бы ее не беспокоило, что ее мысли могут быть перехвачены, Нари все равно не стала бы отвечать ему. Она не доверяла влечению своего сердца, которое все еще тянулось к Али — ее врагу во всех смыслах. Если бы не эта ее тяга, она, возможно, заметила бы, с каким спокойствием он ждал солдат в ту страшную ночь, и не стала бы молить его бежать вместе с Дарой и нею.

Нари скрестила руки на груди:

— Ты вроде бы говорил о подарке, а не допросе. Мы можем уже перейти к подарку?

Мунтадир закатил глаза, но протянул ей книгу в тканевой обертке. Нари осторожно развернула подарок и на обложке книги увидела стилизованное изображение крылатого льва — шеду, символа ее семьи, — рычащего на восходящее солнце. На первой странице был изображен сад, знакомый ей в мучительно мельчайших подробностях, на следующей она увидела красивого всадника в седле.

— Это рисунки твоего дядюшки, — сказал Мунтадир. — Он, помимо всего прочего, был хорошим художником. В этом дворце немногие могут оценить искусство дэвов, но я всегда считал Рустама талантливым.

Он и в самом деле был талантлив. Нари мало что понимала в живописи, но даже она видела искру, какую ее дядюшка умел разглядеть в том, что переносит на бумагу: мерцание украшений на ярком костюме танцовщицы, усталая сутулость старого ученого в окружении стеклянных фиалов.

— И где ты нашел это?

— У различных коллекционеров.

Нари перевернула страницу на сад при лазарете и служанку шафитку с озорной улыбкой, служанка срывала листья с растения, в котором Нари, к своему удивлению, узнала млухию. Она вгляделась в неровные мазки кисти. Никогда она не имела ничего столь личного, столь драгоценного от своего дядюшки, которого никогда не видела. За беседкой была маленькая роща, где Рустам выращивал апельсины и редкие травы, и у нее возникло искушение пойти туда с книгой прямо сейчас. Посидеть, никуда не спеша, там, где он провел столько времени. Ощутить хоть какую-то связь со своей исчезнувшей семьей.

Но она закрыла книгу — не хотела, чтобы муж видел в ней такую слабость. Мунтадир не отличался заботливостью, но при этом нельзя было сказать, что он человек недобрый, нет. Она подозревала, что жизнь, проведенная во дворце, где тебя холят и лелеют, как наследника мощного трона Кахтани, просто сформировала его человеком, который не думает о других. Она не могла себе представить, что он пришел к ней с таким подарком, не говоря уже о том, что потратил время на сбор разрозненных картин по одной.

Но она вполне могла представить себе другого человека, который сделал бы это… человека, который был бы счастлив, если бы Мунтадир все заслуги приписал себе.

— Я непременно поблагодарю Джамшида, как только его увижу.

Мунтадир вздохнул. Посмотрел на низкий столик между ними, его пальцы словно свела судорога, как если бы он захотел ухватить чашу с вином, чтобы выпить и избавиться от неприятного чувства.

— Тебе необязательно все время так накалять атмосферу, Нари.

— Что?

— То самое. Атмосферу между нами. Эта твоя выходка в сокровищнице. Ты же унизила меня дальше некуда. И ради чего? Я мог бы помочь тебе, если бы ты попросила.

— Бога ради. Будто ты не вытягиваешься в струнку при команде отца с такой же скоростью, как и все мы тут. И ты, уж конечно, ни мгновения не колебался, когда приказал страже схватить меня.

Мунтадир вздрогнул, выровнял дыхание и сказал:

— Я просто пытаюсь сказать, что наш брак необязательно должен быть таким невыносимым, каким ты пытаешься его сделать. Мы связаны этими узами навсегда, и ты это прекрасно знаешь.

— И ты принес мне это? Как предложение мира?

— А тебе это кажется невероятным? — Когда Нари посмотрела на него скептическим взглядом, он продолжил: — Я не жду какой-то выдающейся истории любви, но мы можем попытаться хотя бы не ненавидеть друг друга. Мы могли бы попытаться… добиться той цели, ради которой и состоялся наш брак.

Нари поежилась, смысл его нарочитых слов не оставлял места для сомнений, и показала рукой на помятые простыни.

— Мы сейчас и попытались.

— Зачатие у нас — дело не такое легкое, как у вас — у людей, — кротко сказал Мунтадир. — От одного раза в месяц не родится наследник, которого все так ждут.

«Наследник, которого все так ждут». Даже Нари, которая гордилась своим прагматизмом, которая знала, что характер их отношений целиком и полностью построен на сделке, не могла вынести такое откровенное напоминание о ее малозначимости.

— Я Бану Нахида Дэвабада, а не какая-нибудь племенная кобыла, — резко сказала она. — Можешь верить, можешь не верить, но у меня иногда есть и другие обязанности.

— Я знаю, Нари. Верь или не верь, но и я испытываю подобные чувства. — Мунтадир провел рукой по волосам. — Можно мне откровенно?

— Даже представить себе не могу, что может быть что-то более откровенное.

Эти слова вызвали у него подобие улыбки.

— Справедливо. Ну да ладно… Ничего не могу с собой поделать, но чувствую, что каждый раз, когда мы… пытаемся добиться истинной цели нашего брака, ты с каждым разом становишься все более отстраненной. Я не могу понять. Вначале мы еще разговаривали. Мы пытались. А теперь я не могу добиться от тебя ни одного неколючего слова.

Его слова ошеломили ее, как и тот факт, что они справедливы. В начале их супружества Мунтадир откровенно ухаживал за ней. Да, супружеских отношений между ними не было, но он настаивал на том, чтобы они делили кровать, хотя этот дележ и сводился к тому, что он за чашей вина пересказывал ей дворцовые сплетни. И, как это ни странно, Нари даже начала получать удовольствие от такого странного окончания своего дня. Их ночи, проведенные вместе, отвлекали ее от лазарета, а сплетни, доходившие до нее через Мунтадира, часто оказывались полезными, заполняли пробелы в ее политических знаниях. Мунтадир был неплохим рассказчиком, и Нари нередко не могла сдержаться — смеялась над нелепыми скандалами, происходившими между поэтами, которые наводили порчу на соперников, над знатными персонами с торговой жилкой, которых