Пути волхвов. Том 2 - Анастасия Андрианова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Меня это устраивало.
* * *
Недолго мне пришлось лежать в беспамятстве, тягостно-приятном, обнимающем моё усталое тело. Кто-то затряс меня за плечо, несколько раз хлопнул по щекам, но беззлобно, не враждебно. С большим трудом и недовольством я разлепил заплывшие глаза и увидел перед собой Ольшайку, а за ним – нескольких незнакомых лешачат с надменными, неодобрительными лицами. Гранадубовы, верно. В руках Ольшайка держал чарку – поменьше, чем была та, которую мне Смарагдель для Видогоста давал. Я отпихнул его руку.
– Не буду, убери.
– Выпей водицы, досталось тебе, – упорствовал Ольшайка.
– Убирай. Псу дай лучше.
Ольшайка заколебался, неуверенно переводил взгляд с меня на Рудо. Решив, наверное, что обоим нам досталось одинаково крепко, он всё-таки сделал так, как я просил: сел к Рудо и сунул чарку под нос. Пёс принюхался и с жадностью вылакал всё, его широкий язык с трудом помещался в чарку и разбрызгивал воду, а Ольшайка шептал над ним слова, без которых даже лесная водица стала бы жидкой и слабой, что простая колодезная.
Почему я не стал принимать дар лесового? Почему отказался от целебной воды? Тогда мне хотелось пережить всё, что мне выпало, со всей возможной полнотой. Тому, кто мёртв сердцем, телесная боль нипочём, напротив, поможет отвлечься, не оставит в голове места для раздумий. Я прикрыл глаза сгибом локтя, упиваясь своими мучениями, болью, полыхающей во всём теле разом, такой острой, что трудно было сообразить, где именно она брала начало и откуда разливалась толчками по всем членам.
– Что же, так и будешь лежать здесь?
Ох, Ольшайка, не даст спокойно помучаться.
– Буду.
Я слышал, как он переминается с ноги на ногу. Поодаль шуршала листва под стопами местных лешачат.
– Сейчас они позовут своего отца. Гранадуб не будет возиться с раненым человеком, сам знаешь.
О да, я знал. С Гранадубом никто из трёх оставшихся Велиолесских лесовых не мог сравняться в жестокости и дикости. Чем-то он напоминал мне Мохота, Игнединого отца… Тут, возле Черени, неподалёку от Русальего Озера соединялись владения сразу трёх лесовых: Гранадуб, Среброльх и Перлива тянули Чудненское каждый на себя, выясняя, кто больше прав имеет. Каждый хотел владеть выходом к озеру, чтобы с верховным водяным дела решать, а Гранадуб пытался откусить самый лакомый кусок: ему и без того принадлежала половина западного озёрного берега, так ещё и восточный желал целиком. Если б Перлива со Среброльхом уступили, Гранадуб оттяпал бы едва не половину Чудненского и заселил бы своими дикими худыми лешачатами, охочими пугать люд. Со Смарагделем он спорить и делить земли не решался: знал, что с тем шутки плохи. Смарагдель жесток и твёрд, хоть и любит красоваться и не может побороть страсть к игре в зернь.
К концу осени, когда нечистецам наступает время ложиться спать, здесь, в Чудненском, гуляют самые злые ветра и воют самые страшные бури. Здесь кутят перед долгим отдыхом сразу три лесовых, каждый со своей свитой и своим двором. Любят людские князья разгульные праздники, а лесные князья – того больше. В этом году я, наверное, уже пропустил праздник, валялся хмельной в постели.
Говаривали, будто Гранадуб не только до земель жадный, что сговорился он с Господином Дорог о том, чтобы огонёк зажигался у избранного над изголовьем не только в макушку лета, но и весной, чтобы за год получать в услужение больше людей. Иногда и Смарагдель просил о том, но меру всё же знал.
Мысли о Гранадубе прибавили мне каплю сил: не хотелось сейчас встречать его, вспыльчивого и непредсказуемого. Я был слишком измучен и телом, и разумом, чтобы заботиться ещё и о том, какое впечатление произведу на лесного князя. Мне представилось, что поднимется сейчас ветер и встанет передо мной Гранадуб в любимом обличье: в виде широкоплечего могучего мужчины с длинной чёрной бородой и кудрявыми волосами, в рубиновом кафтане, подпоясанном широким кушаком, в высоких кожаных сапогах с меховой оторочкой и с широким ножом на перевязи.
Я с трудом сел на земле. Рудо, исцелённый лесной водой, возился возле меня, по-щенячьи радостно повизгивая, и тыкался в меня лобастой башкой. Видно, лесная водица закружила голову псу, как брага, но я рад был, что хоть с ним всё хорошо. Я ухватился за шерсть Рудо и тяжело, наваливаясь на него, поднялся. По боку вновь заструилась тёплая кровь, и так рубаха вся была в буром и красном. Поднялся из упрямства скорее, не думая, чего ради. Смрадная толпа безликих, стремящихся оторвать от меня по куску на память, теперь казалась давним сном.
– Ты видел мёртвых тварей? – спросил я Ольшайку.
– Видел, – обронил он хмуро и многозначительно.
– Отец что?
– Отец в бешенстве. После того, как они тебя… ранили там, в Липоцвете, он всерьёз загорелся изничтожить их всех. Не так это и просто: в лес они нечасто забредают, одни рассыпаются, а на их место приходят другие. Знать бы, кто стоит за ними…
– Истод, – признался я. – Их сотворил Истод. Они были когда-то больны, а он заворожил так, что даже после смерти нет им покоя – так я думаю. Что делать – ума не приложу, но с отцом твоим согласен и готов буду помочь, когда в себя приду. Правда, на князя шутовского тоже думал. Слишком многое на него указывало, так, может, с Истодом они в сговоре.
– Так сам и проверь. Здесь его стойбище, всей ватаги его. На берегу Русальего, не знаешь разве?
– Слышал что-то. – Я насторожился. Жаль, сейчас не смог бы сразиться ни с кем, нужно было отлежаться несколько дней. – Так что же, укажешь дорогу?
– Проводить даже могу. – Ольшайка улыбнулся, и улыбка получилась зловещей, острозубой, не похожей на человечью. Рога его выросли ветвистыми, на зелёных щеках пробился мох. Я видел даже сходство с любимым обликом Смарагделя, только Ольшайка всё равно смотрелся молоденьким кустом, тогда как Смарагдель – могучим деревом.
– Проводи, – согласился я. – Заодно расскажи по пути: не знаешь ли, что за лихо такое, от чего они разом все могут исчезнуть? – Я почесал подбородок и добавил тише, вспомнив дружинников, обернувшихся холмами: – И не только они.
Ольшайка пристроил чарку на пояс, сам собой обвившийся вокруг его талии, и поддержал меня с одной стороны, а другим боком я навалился на Рудо. Услышав, что я спрашиваю, лесовой обернулся ко мне, и по долгому молчанию, но не по его лицу я понял, что вопрос мой застал его врасплох.
– Просто исчезнуть? – наконец уточнил он.
– Исчезнуть бесследно. А те, кто поживей, – обратиться лесными кочками.
– В городах не бывало такого?
И правда ведь. Ни разу ни до, ни после ни одна моя встреча с врагами не закончилась их превращением в кочки-холмы. И первый, и второй раз произошли здесь, и не просто в лесу – в Великолесье. Совпадение? Судя по осторожным вопросам Ольшайки – навряд ли.
– Не бывало.
Ольшайка замолчал, ступая бесшумно и плавно, будто ноги его вовсе не касались земли. Мне было тяжело воспринимать, сколько времени прошло: удивительно ещё, как вообще шёл. Наконец, он ответил:
– Спрошу у отца, а если он захочет, то сам тебе скажет. Такие вещи не расскажешь просто так, повод нужен и уверенность.
Я не стал выяснять, что за повод и в чём уверенность. Нечистецкие тайны, ясное дело. Даже соколу они не обязаны всё раскрывать, а уж тому, кто больше не летает по княжьим делам, – подавно.
Ольшайка вёл нас с Рудо потайными тропами, доступными одним лесовым, – я понял это, когда заметил, что если смотреть всё время прямо, то кажется, будто с боков всё размывается и плывёт, как при скачке. Я не стал гадать, много ли смертных ходили нечистецкими путями и кто из них потом вернулся к обычной жизни, а кто так и остался в лесу – заворожённый, зачарованный, не человек больше.
Зарядил мелкий дождь. Я быстро промок и начал мёрзнуть, злясь на себя: никогда раньше
