Часть картины - Анастасия Всеволодовна Володина

губу, но он этого словно не заметил, крепко прижимая ее руки к полу и торопливо раздеваясь.

— Андрей! — она почти крикнула, но он не слушал, ему не было дела до того, чего хочет или не хочет она.

— Я для тебя все что угодно сделаю, — сказал он в конце.

Она молча отвернулась и проморгала слезы. Вечером она купила в аптеке таблетки для экстренной контрацепции — впервые.

* * *

Он выглядит смущенным.

— Значит, у него все-таки были склонности к насилию?

Она усмехается:

— Знаете, исходя из своего опыта, я могу сказать, что у всех мужчин, к сожалению, есть такие склонности. Такова уж ваша природа — вопрос лишь в том, как хорошо вы ее подавляете.

— Мне казалось, что, исходя из вашего опыта, вы могли бы сделать аналогичный вывод и в отношении женщин, разве нет?

Усмешка поспешно спадает с ее лица. Надо быть осторожнее, ругает она себя.

— Да, вы правы. Вот только в моем случае это всегда был ответ. Я никогда не начинала, я только реагировала — так, как получалось. Как меня учили. А учили меня мужчины.

* * *

Той ночью она почти не спала. Смотрела в потолок, как можно дальше откатившись от Андрея, и думала. Она не приняла таблетку. Сердце трепыхалось, мысли в голове скакали, она не могла перестать думать, что ребенок, зачатый так, — это неправильно. Так — нельзя.

Под утро удалось провалиться в тяжелый беспокойный сон.

Ее кошмар.

Ее реальность.

Она знала этот сон наизусть.

Снова она на самом верху скалы. Снова внизу море. Мартовское, неприветливое, самое что ни на есть черное. Море бушует. Снова темнеют тучи.

Грозы приходят сюда куда раньше мая.

Она дрожит. Ветер продувает ее слишком тонкую куртку, но дело не в холоде.

Раз. Два. Три.

Давай же, отпускай.

Непослушные руки держатся.

Оглядывает пейзаж вокруг. Пейзаж ее детства. Каждую весну они приезжали сюда всей семьей. Весной, не летом, когда тропы, горы и бухты были переполнены туристами. Едва ли в этом году будет аншлаг — многие испугаются.

Но до этого лета доживать она и не намерена.

А пока что она здесь. Весной. Одна.

Сжимает голову руками и принимается тихонько выть. Слез больше нет, все уже выплакано по дороге. Благо автобус был полупустой, а опухшие глаза она прикрыла солнцезащитными очками.

Спина болит от тяжелого рюкзака. Но снимать нельзя.

Снимет — передумает.

Не сможет заставить себя его надеть.

Слишком слаба для этого.

Если повезет, потеряет сознание от удара об воду и тихо пойдет ко дну.

Если нет? Захлебнется?

А это больно?

Встряхивает головой и пододвигается чуть ближе к краю.

Еще ближе. Ноги полностью свешиваются вниз.

Голова кружится.

Нет, нет, нет, надо контролировать, надо все, все, все контролировать.

Расшибется о камни — станет инвалидом.

Позаботиться о ней некому.

Отодвигается обратно и грызет ногти, прикусывая пальцы до крови.

— Мамочки, — она почти скулит, — за что? За что? За что?

За то.

Тучи подходят все ближе.

Может, тогда ее смоет в море.

Начинает раскачиваться.

— Пожалуйста пожалуйста пожалуйста я не верю в тебя я хотела бы сейчас бы я этого так хотела но я знаю знаю что дальше пустота и ничего нет вообще ничего нет и мне так страшно я так боюсь и если ты есть помоги мне я умоляю помоги я знаю знаю знаю но пожалуйста помоги мне дай мне что-нибудь что угодно я приму любой твой знак только дай я не хочу я боюсь мне страшно я больше ничего такого не сделаю никогда ни за что я искуплю я клянусь клянусь клянусь пожалуйста пожалуйста пожалуйста что угодно что угодно что угодно я могу еще что сделать я могу.

Торг остается без ответа. Стискивает руку так, что ногти впиваются в ладонь.

Что ж, пора. Ослабляет хватку.

— Ай! — взвизгивает и подскакивает.

Она знает этот сон наизусть, и это не по плану.

По правой руке ползет змея.

Она поскальзывается и едва не летит с обрыва, но успевает ухватиться за камень. Рюкзак тянет вниз, но удается подтянуться. Рука, колени, локти — все саднит.

Отползает в сторону, хнычет.

Стягивает рюкзак, вытаскивает оттуда бутылку воды. Судорожно обсасывает ранку в ладони, сплевывает, промывает полость рта. Был яд или нет? Не успела рассмотреть, что именно это была за змея: полоз, медянка, гадюка? Рука болит.

Только тут она замечает, как посветлело вокруг. Тучи ушли на запад, за горы, наконец показался кусочек голубого неба, и даже море как будто чуть посинело.

Она на автомате сжимает и разжимает руку. Переводит взгляд на раскрытый рюкзак, из которого вывалились булыжники, на горизонт, где пробивается солнце, и качает головой: «Засчитано». Поднимается, вытаскивает из рюкзака деньги и паспорт, засовывает их в карманы ветровки и швыряет рюкзак вниз.

— Не я.

После этого отправляется к тропе, ведущей вниз.

Открыла глаза. В комнату пробивалось солнце. Голова трещала, но ей стало куда легче.

В кои-то веки этот сон окончился иначе.

своих посильнее бей

В понедельник при входе в школу ее сумка запищала на рамке. Охранник поднял на нее глаза и подскочил.

— Здравствуйте!

Это был тот же паренек, что и в субботу.

— Вы это… Извините, что так получилось. Я ж не нарочно, я думал, вы знали.

Софья притормозила.

— А почему вы так думали?

— Меня ж сам директор попросил. Сказал, вы человек в таких делах опытный, все пройдет по плану.

Охранник новенький, приезжий. Он действительно мог быть не в курсе ее истории.

— Понятно. Только вы уж в следующий раз тоже предупреждайте, хорошо?

— Ага. С праздником, кстати!

— Спасибо, прошел уже праздник.

— Как же, сегодня только. День рождения! — удивился охранник.

Софья не стала вдаваться в подробности, только недоуменно покачала головой и пошла вперед. В кабинете закрыла дверь на защелку и опустила жалюзи. Проверила время на своем новом старом телефоне, выданном ей Андреем: до урока еще полчаса. Оглядела класс.

Субботняя сцена все еще стояла у нее перед глазами.

Вопрос «за что» все еще сидел в ее голове.

Она подошла к своему столу и открыла верхний ящик, где лежали аккуратно наточенные карандаши. Непослушными руками потянула из сумки сверток, как раздался стук в дверь.

Она торопливо захлопнула ящик стола.

— Софья Львовна, я же видел, что вы пришли, — послышался голос Николая Александровича.

Она подскочила и отперла дверь. Николай Александрович с порога заключил ее в объятья. Он гладил ее по голове и что-то шептал,