Комендантский час - Олекса Гуреев

Он даже вздрогнул, щеки снова покраснели.

— Нет еще.

— Леня Третьяк рассказал мне всю историю, — сочувственно проговорила Валя. — Конечно, девушка иначе и не могла о тебе подумать из-за той полицейской формы. Дескать, продался. Но это не беда. Вернутся наши, и все всплывет на поверхность, выяснится, кто был честным, а кто изменил. Услышит о тебе и Томашевич.

— Мне все же хочется найти ее, — признался Павловский.

Валя перехватила его ясный, открытый взгляд.

— Любишь?

Промолчал, потупившись.

Ей следовало бы сказать: «Я сама в таком же положении, Костя, и ничего не могу с собою поделать. Иногда падает хандра. Я понимаю тебя: и тяжело, и легко тем, кто любит. Только лицемеры говорят, будто любить можно дважды. Нет, настоящая любовь дается человеку только один раз, и ее надо беречь, не утратить. Ищи свою Лилю. Я тоже пытаюсь не разочароваться окончательно». Но она сказала другое:

— Сейчас война, Костя, смертельная борьба с врагом. Если мы жертвуем для победы своей жизнью, то должны жертвовать и всем личным. Я думаю, узнав правду, Лиля откроет тебе свое сердце, потому что ты этого заслуживаешь. А если нет... тоже не впадай в отчаяние. Помни народную поговорку: не будет Галя — будет другая...

Сказав это, Валя невольно подумала: «Люди любят поучать друг друга, а в подобных сложностях жизни часто могут сами совладать с собою».

Павловский начал медленно подниматься с кушетки, как старик.

— Пойду.

— Куда? — встревожилась Валя, преграждая ему дорогу. — Ты опьянел, размяк, к тому же комендантский час скоро. Я тебя не пущу.

— Ничего со мною не станется.

Заночуешь здесь. Сейчас постелю на диване.

Он заколебался.

— Тогда дай только подушку, а укроюсь пальто.

— Это дело хозяйки.

Постелила чистую простыню, положила одеяло, натянула свежую наволочку. Он лег и сразу же окунулся в сладкую дремоту. Успел только подумать: «Никогда, никогда больше не буду пить». И еще: «Какой сегодня выпал сумасшедший день».

Вскоре легла и Валя. Она блаженствовала. В комнате, кроме нее, была еще одна живая душа.

18

Время от времени меняя явки, на этот раз собрались на квартире у Арсена Поддубного. Жил он по Брест-Литовскому шоссе в деревянном домике в два этажа, рядом с зоопарком. Родители Арсена куда-то отлучились — выпал благоприятный случай для конспиративной встречи. В ожидании начала совещания Валя подошла к окну и с горечью смотрела на двигающиеся по Брест-Литовскому шоссе колонны немецких машин с солдатами. Машины шли к центру города, вероятно, торопились на фронт. Солдаты сидели в кузовах плотно сбитыми рядами, спиной к кабине шофера, они были так похожи друг на друга, как отштампованные. Не дождавшись конца этих колонн, Валя резко задернула занавеску, обратилась к собравшимся:

— Будем начинать?

Втроем сели к столу, положили перед собой свежий номер газеты «Украiнське слово». Это на тот случай, если внезапно кто-нибудь войдет.

— Повремени, Валя, здесь объявление, — прервал ее Поддубный. — Послушайте: «Приказ немецкого военного коменданта г. Киева о запрещении населению города появляться на улицах с 18 до 5 часов (время немецкое). Всем, кто не будет этому подчиняться, грозит расстрел. Комендант г. Киева 16‑го октября 1941 г.»

На судебном процессе над фашистскими преступниками, проходившем в Киеве в январе 1946 года, подсудимый генерал полиции Пауль Шеер подтвердил, что в Киеве господствовал полицейский произвол, и, как только наступали сумерки, по людям, появившимся на улицах, стреляли без предупреждения. На вопрос прокурора: «Сколько было в Киеве произведено таких расстрелов? » — Шеер ответил: «Ежедневно от восьми до десяти».

— Это уже не новое, — откликнулся Третьяк.

— Хоть и не новое, а привыкнуть трудно к такому безобразию, — Поддубный даже пристукнул кулаком по столу. — Живем по немецкому времени, вновь напоминают о запрещении свободно ходить по родному городу. Ничего себе порядки.

Валя деликатно взяла из рук Арсена газету, отложила в сторону.

— Итак, начнем, товарищи. Ставлю на обсуждение одно дело. По заданию подпольного горкома партии надо достать офицерскую форму. Причем она должна быть целой, иметь вполне приличный вид, без малейших следов повреждения. Задание будем выполнять мы втроем.

За окном рокотали машины. Звенели стекла, протестовали раздраженным дребезжанием.

Беззаботно, весело, будто речь шла о простом деле, отозвался Поддубный:

— А если попадется под руку генерал? Спроси, подойдет ли генеральская форма?

Лед тронулся.

— Сперва попрактикуемся на низших чинах, — сказал Третьяк, подмигнув Поддубному.

Тот не сдавался:

— А я так думаю, что если уж падать с коня...

Легковесный разговор прекратила Валя:

— Задание, товарищи, очень серьезное.

Ее замечание настроило друзей на деловой лад. Шутки шутками, а задание заданием. Принялись перебирать различные возможности. Ограбить офицера в бане... Выкрасть форму из квартиры... Купить ее... Что еще можно придумать?

— Я предлагаю следующее, — рассудительно проговорил Поддубный. — Некоторые штабные офицеры и военные чиновники из управления железной дороги, как известно, проживают в частных квартирах. Подстережем кого-нибудь в парадном, когда он в поздний час будет возвращаться со службы, и прикончим. Сколько времени займет подготовка к операции? Недели две.

— Долго, — подумав, возразила Валя. — А последствия? Фашисты расстреляют жильцов всего дома. Мы на это пойти не можем. Перед тем как идти к вам, друзья, я кое-что уже придумала...

План ее поначалу показался хлопцам чуть ли не фантастическим, но потом они поняли, что это была, пожалуй, единственная реальная возможность выполнить задание. Вот как все произойдет. С наступлением вечера, незадолго до комендантского часа, Валя одиноко будет прогуливаться в Пушкинском парке, выжидая, пока за нею не «увяжется» кто-либо из офицеров. В бывшем Дворце культуры завода «Большевик» гитлеровцы устроили нечто вроде пересыльного пункта для среднего командного состава армии, и там всегда толпились офицеры вермахта, (Киевляне обходили это место десятой дорогой.) Валя решилась на крайний шаг. Заманив своего «кавалера» в глубину парка, она предложит ему посидеть на одной, заранее намеченной скамье и, выдавая себя за девушку легкого поведения, затеет «веселый» разговор. Затем, будто желая закурить, достанет из сумочки пачку сигарет (в пачке же будут не сигареты, а свинчатка) и, выбрав подходящий момент, ударит гитлеровца в висок.