Комендантский час - Олекса Гуреев

рад, что встретился с другом, не сомневался в надежности Ивана, однако внутренний голос будто предостерегал: «Не веди, не веди его». Люди редко прислушиваются к внутреннему голосу, не прислушался к нему и Яков. Правда, уже перед самой дверью он начал колебаться, готов был сказать: «Я забыл ключ у товарища», — и не сказал этого, постеснялся говорить неправду. Еще и обозвал себя мысленно суеверным.

Квартира состояла из двух комнат, кухни с черным ходом, квадратного, похожего на приемную, коридора. Совсем недавно здесь жила еврейская семья. По приказу немецкой фельдкомендатуры, в котором говорилось: «Всем евреям г. Киева и его окрестностей ровно в 8 часов утра 29 сентября прибыть на улицу Мельникова, взяв с собою ценные вещи, теплую одежду и белье» (текст повторялся на русском, украинском и немецком языках), хозяева еще на рассвете поторопились на сборный пункт и вместе с тысячами других исчезли в урочище Бабьего Яра. Память о них сохранила фамильная фотография на стене: стоят мужчина и женщина в праздничных одеждах, рука об руку, она склонила голову на его плечо, оба счастливы, а перед ними в напряженных позах застыли девочка и мальчик лет трех и пяти, аккуратные, хорошенькие. Когда Яков поселился здесь, койки еще были застланы бельем, которым пользовались хозяева, в ванной остались махровое полотенце и мыло. Яков аккуратно свернул все, положил на полку в стенной шкаф. Если после войны наведается кто-нибудь из родственников — заберет. Спрятал и детские игрушки, не зная того, что ни девочке, ни мальчику уже не придется ими играть...

— Прежде всего, Ваня, угощу тебя, как велит народная традиция, — проговорил Яков, когда они разделись и Крамаренко уже отдыхал, усевшись на стуле. В студенческие годы им также приходилось куховарить, причем поваром всегда оказывался Яков. Это была явная несправедливость, однако оба они «не замечали» ее. Сегодня повторилось то же самое.

На столе появился остывший, еще утром сваренный в мундирах картофель, полбанки консервированных огурцов, две маленькие горбушки хлеба-эрзаца. Яков оправдывался:

— Вот только выпить нету ни грамма.

— Жаль, — бестактно осудил его непредусмотрительность Крамаренко. — Сейчас это было бы очень даже кстати. Отметили бы нашу встречу.

— Нету, Ваня.

Пододвинул поближе к другу блюдечко с солью — то, что в Киеве ценилось не ниже масла.

— Вообще, Яша, я пришел к тебе не за тем, чтобы наедаться, — внутренне сосредоточенный на чем-то, задумчиво начал Иван. — Пока что с голодухи не умираю. Давай лучше поговорим обо всем откровенно, как друзья, поговорим о том, что волнует каждого. Тебе известно о недавних арестах?

— Известно. — Ведя серьезный разговор, Яков смотрел в одну какую-нибудь точку. Это была его давняя привычка.

— И что думаешь по этому поводу?

— Трагедия, разумеется. Случается.

— И все?

— Что — все?

— Только трагедия?

— Не понимаю, чего ты домогаешься, Ваня?

Крамаренко нервно кусал губы.

— А я смотрю глубже, хочу выяснить причины трагедии. Два месяца организовывали подполье и так плохо все продумали, без должной проверки подбирали людей. Один провокатор выдал несколько десятков руководящих работников. Кто должен нести ответственность за эти провалы, ответственность перед погибшими и перед нами, пока что здравствующими, но рискующими завтра разделить участь погибших? Кто?

Яков на мгновение вскинул голову и тут же снова принял прежнее положение.

— Вопрос об ответственности будем ставить после, когда закончится война. А сейчас надо собирать силы, продолжать работу. Мы докажем гитлеровцам, что они слишком рано начали торжествовать. Борьба будет нелегкая: это ясно, но сплотимся и пойдем дальше. Помнишь крылатое: через тернии — к звездам...

— И второе, — словно не слушая собеседника, продолжал Иван. — Товарищи поплатились жизнью, а чего они добились? Разве оказали хотя бы малейшую помощь Красной Армии, хотя бы с маковое зернышко? Вряд ли. Значит, смерть их, считай, была бессмысленной. Теперь на очереди мы. Мы тоже погибнем, Яша. Не завтра, так послезавтра. Железная машина вермахта раздавит нас, как... как букашек.

— О солдатах вермахта тоже можно сказать, что они — букашки.

— Погоди. А мне всего двадцать семь лет, и я жить хочу, — поторопился высказаться Иван. — Хочу видеть жену, дочку, мечтаю быть полезным своей Родине, отдать ей приобретенные знания. А как живут те, кого оставили в подполье? Чуть ли не нищенствуют, на базарах за вещи выменивают продукты. Хорошо им приказывать по радио: «Усиливайте борьбу»... Попробовали бы сами в этих условиях. Ты меня слушаешь, Яша?

— Да, да.

Иван все более возбуждался:

— Говорят, были созданы большие запасы продовольствия, ценностей. Где все это? Накрылось. Накрылось в первые дни оккупации. А как же нам усиливать борьбу? Голодая вместе со всеми киевлянами? Признаюсь тебе откровенно, Яша... Ты слушаешь?

— Говори.

— Иногда мне кажется, что нас считают простачками...

— Кто считает? — поинтересовался Яков.

— Ну руководители, которые оставили нас, подпольщиков, здесь, оставили как смертников, а сами отступили с армией. Фронта я не боюсь. Там — свои. И воюют, и гибнут вместе. Вспомни русскую поговорку: «На миру и смерть красна». А здесь? Не знаешь, когда тебя схватит гестапо, втолкнет в каменный мешок. И никто не поможет, не увидит твоих мучений.

— Понятно, — прервал его Яков, будто подводя итог странной дискуссии. — Что же ты предлагаешь конкретно?

— Думаю, что нам надо уходить из Киева, уходить всем. Искать партизан или переходить линию фронта. С таким врагом надо бороться не листовками, не булавочными уколами, а оружием. Погибать, так со славой. Чтобы легенды создавали о нас.

— То есть ликвидировать подполье? — уточнил Яков.

— Я рядовой подпольщик, а не вождь, — раздраженно ответил Иван, вытирая пальцами вспотевший лоб, — и высказываюсь не в категорической форме. Что ж, отвечу на твой провокационный вопрос...

— Иван! — Яков резко поднял голову. — Мы же говорим по-дружески.

— Извини, Яша. Что ты сказал? Ага. Не подполье предлагаю ликвидировать — всего лишь организацию. Пусть борются одиночки, не связанные между собой, и гестаповцам не так просто будет раскрыть их. Чем больше группа, тем она уязвимее, менее застрахована от провала. Разве это не правда?

— Частично.

Внезапно прогремел выстрел. Яков поднялся, подошел к окну. За окном уже стемнело, улица была совсем безлюдная, как и весь Киев во