Распахнутая земля - Андрей Леонидович Никитин

разведки, он составлял подводную археологическую карту, на которой отмечалось, где и когда находили у берегов целые амфоры, их обломки и прочие древности. Фактически это была карта древних кораблекрушений. Мечтой Блаватского было найти целый древнегреческий или римский корабль, подобно тем, что открывали археологи и любители-аквалангисты в Средиземном море. Ведь если мы знаем что-то о технике того времени, знаем или можем себе представить наземный транспорт древних, то все сложное и развитое «морское дело» — судостроение, перевозка грузов, оснастка кораблей — известно нам гораздо хуже. До начала подводных исследований археологи довольствовались изображениями судов на мозаиках, фресках, вазах и монетах, а также описаниями, сохранившимися в трудах древних авторов.

Но у Блаватского была еще одна надежда, о которой он с воодушевлением рассказывал нам на лекциях. Он считал, что лишь поиски затонувших кораблей и подводные раскопки могут вернуть утраченные, известные нам лишь только по упоминаниям, труды древних авторов. Рукописи на пергаменте и папирусные свитки, заменявшие грекам и римлянам наши книги, хранились и перевозились в медных цилиндрических футлярах — цистах. То, что не сохранилось на и в земле, при удаче могло оказаться на одном из таких погибших кораблей…

— Здесь не так давно при подводных работах нашли несколько амфор, — сказал нам Юра Мишнев, один из сидевших за столом аквалангистов. — Вот в прошлом году мы начали разведку и нашли еще…

— Ну-ну, знаю! — поддакнул Щеглов. — Мне Блаватский говорил об этом. А сам-то он где? Здесь?

— Нет, он позже приедет. Мы только на днях приехали сюда. А замещает его Борис Георгиевич…

— Петерс? — вмешался я в разговор. — А где же он?

— Вы знаете его? Скоро вернется: в Евпаторию уехал вместе с нашим врачом.

— Ну и что же вы сейчас делаете? — допрашивал Мишнева Щеглов.

— Готовимся к раскопкам. Там вон, — он махнул рукой в сторону моря, — видите поплавки? Во-он белеются. Это буйки над амфорами — еще шесть штук за эту весну вымыло из песка… Спускаемся, зондируем дно…

Окончить он не успел. Вернулся Шилик, уже успев познакомиться с аквалангистами.

— Саша, у них там уже три амфоры поднято. Они у Петерсовой палатки лежат! — еще издали закричал он.

— Это мы позавчера подняли, — объяснил Мишнев, шагая с нами по песку. — Боялись, что шторм будет, потеряем или замоет их…

— Ты подумай, хорошие какие! — присел Щеглов рядом с амфорами. — Гераклейские! И клейма есть… Пожалуй, ровесниками виллы будут!

На песке рядом с палаткой лежали три амфоры и несколько их обломков: горла с ручками, большой кусок стенки с ножкой. В отличие от тех, что находят при наземных раскопках, эти амфоры были окатаны, обтерты песком. На многих оказались наросты известняка, торчали острые головки полипов-балянусов.

— А глубоко лежали? — спросил Коробов у Мишнева.

— Метра три-четыре… Здесь море не глубокое, дно ровное.

— И прямо на дне?

— Прямо на дне. Так из песка и высовываются… Тут как шторм — так обязательно новые амфоры отмоет. Да мы и местных жителей спрашивали, говорят, монеты находили, черепки…

— Слушай, Александр Николаич, — обратился Шилик к Щеглову, — а что, если мы здесь на денек останемся? Работу я свою почти кончил, Андрей тебе не нужен сейчас… Завтра и вернемся…

— Завтра я не могу заехать за вами, — сказал Коробов.

— Не надо заезжать! На попутных доедем…

— И у нас машина есть, — поддержал Мишнев. — Петерс вот-вот приехать должен…

— А где вы спать будете? — посмотрел на нас с подозрением Щеглов.

— Устроимся! Борис устроит…

— Это не проблема! У нас и мешки есть, и палатка свободная, — отозвался Мишнев.

Так и решили. В самом деле, уж очень хотелось нам посмотреть на подводную работу археологов, понырять, увидеть амфоры. Да и повидать Петерса, с которым я кончал университетский курс. Невысокий, черный, сутуловатый, с быстрой скороговоркой, при которой он проглатывал окончания слов, Петерс был человеком с героической биографией. В 1942 году, когда ему исполнилось пятнадцать лет, он ушел на фронт к отцу и стал разведчиком. Он был ранен, награжден, прошел всю войну, а вернувшись, сел за парту, чтобы стать геологом. Когда мы отвечали у доски урок или сбегали на стадион через черный ход, Петерс уже не первый год прокладывал по гольцам и рекам в якутской тайге труднейшие маршруты в поисках алмазов. После этого он работал геологом в Средней Азии и там, соприкоснувшись со сказочным и красочным Востоком, пленяющим своей древностью, решил изменить свою жизнь. Теперь, чтобы учиться на историческом факультете, Петерсу пришлось работать на заводе — днем работать, а вечером ходить на лекции и семинарские занятия.

Первыми на призыв Блаватского заняться подводной археологией откликнулись Борис Петерс и его приятель, тоже студент вечернего отделения, Иван Смирнов. Пара получилась колоритная: маленький, нервный и энергичный Борис и высокий, широкоплечий, медлительный Иван Смирнов. Они, как атланты, выносили на своих плечах все первые экспедиции. Но Иван умер — нелепо, мгновенно, в несколько дней — от рака легких, и теперь всеми подводными делами в институте заведовал Борис Петерс.

Он появился буквально через несколько минут после отъезда Щеглова и Коробова.

— Приехали? А покормили вас? Сейчас вам мешки дадут, — заговорил Борис, как обычно, суетясь, но нисколько не удивляясь нашему появлению. — Съездить надо было в Евпаторию за медикаментами для врача. Видел амфоры? Завтра под воду пойдешь посмотришь! Мы, может быть, и до корабля доберемся… Тут видишь какое дело: Блаватского нет, надо к его приезду все подготовить. Вот я и мотаюсь.

— Да сядь ты ради бога, посиди! — взмолился я. — Что ты все торопишься?

— Да я не тороплюсь! — скороговоркой ответил он и побежал что-то устраивать. В этом он был весь: всегда словно боявшийся что-то упустить, недосмотреть, оплошать в своей постоянной заботе о людях.

В тот вечер мы легли спать поздно, когда уже и деликатный Борис откровенно сказал, что не только мы, но и он, фактический начальник экспедиции, нарушает вместе с нами режим. Нас-то можно было понять! Нам хотелось все узнать об экспедиции, о ее находках и работе. По мере сил Петерс старался удовлетворить наше любопытство: мое — по археологической части, Шилика — по части колебаний уровня Черного моря, которыми он всерьез занимался последнее