Навеселе. Как люди хотели устроить пьянку, а построили цивилизацию - Эдвард Слингерленд

Кроме того, обычно добавляют его сторонники, нам многое вредно, но мы продолжаем это делать, поскольку это весело.

Будучи философом-гедонистом, я целиком и полностью согласен с защитниками рок-н-ролла. Действительно, в нынешнюю эпоху, когда почти действует сухой закон и от разговоров о риске уже тошнит, нам отчаянно нужна ясная позиция по отношению к простой радости – ощущению, что тебе хорошо. Защищая значимость употребления опьяняющих веществ, не стоит упускать из вида один из величайших их вкладов в человеческую жизнь – гедонистическое удовольствие в чистом виде. Стюарт Уолтон в своем блестящем и невозможно смешном культурологическом исследовании опьянения под названием «Не в себе: культурная история интоксикации» (Out of It){444} справедливо замечает: «Рыхлый осадок апологетической, застенчивой, хихикающей эвфемистичности лежит, как на дне бутылки, в основании любого рассмотрения алкоголя как психотропного вещества. Он возник в XIX столетии, и даже революционная либерализация 1960-х гг. не смогла его устранить». Стоит привести более обширный фрагмент его обличительной речи против привкуса викторианского лицемерия, неизбежно ощущаемого в любом разговоре о спиртном:

Истеричную передовицу в желтой прессе, требующую заставить производителей спиртных напитков оплачивать медицинские расходы больных циррозом печени, можно воспринимать как музыкальное сопровождение новых репрессий. Однако как реагировать на следующее замечание, с которого начинается монументальный труд по истории виноделия одного из самых его утонченных историографов Хью Джонсона: «Не тонкий букет вина и не длительное послевкусие фиалки и малины в первую очередь привлекли внимание наших предков. Боюсь, все дело было в воздействии». Совершенно верно, но к чему это осуждающее бормотание? Чего можно «бояться» в признании того факта, что вино ведет свою родословную от алкоголя, который привлекал наших предков, поскольку первый опыт опьянения не имел аналогов в вещественном мире? И что в первую очередь привлечет завтрашнего ценителя, как не тот факт, что этот будущий ценитель считает употребление вина приятным способом одурманить себя сегодня? Неужели мы не можем говорить это вслух, как взрослые, жизнь которых и без того уже полна чувственного опыта?

Не можем, заключает он. «Сегодня во многих отношениях проще откровенничать о своих сексуальных привычках, чем о предпочитаемых одурманивающих веществах… из-за чего все мы стыдливо теряем дар речи при упоминании этой темы»{445}. Пора нам снова обрести этот дар. Социально приемлемо в сугубо эстетических терминах рассуждать об интересе к первоклассному вину, пиву с микропивоварни или дизайнерскому каннабису, однако нам по-прежнему неудобно говорить о своей потребности в телесном удовольствии как самоцели, а не побочном следствии более респектабельного, абстрактного знаточества. Нужно покончить с этим пережитком.

Люди мастурбируют, любят кайфовать. Нам нужно научиться говорить о кайфе с тем же пониманием и столь же раскованно, что и о мастурбации. Антрополог Дуайт Хит сетует: «Есть принципиальный момент, интересующий меня в связи с большей частью написанного о спиртных напитках, особенно учеными, специалистами из области здравоохранения и другими исследователями: почему почти никто не признает, что огромное большинство выпивающих людей делают это, потому что для них это радостно и приятно»{446}. В своей художественной истории винопития Марти Рот объясняет это странное упущение, которое мы также наблюдали в антропологии и когнитивных исследованиях ритуала, сдвигом в отношении к спиртному, который можно датировать серединой XIX в. Просто однажды нормальная часть полноценной жизни – «вдохновляющая и освобождающая» субстанция, алкоголь, – стала восприниматься исключительно через медицинскую призму зависимости и негативных последствий для здоровья общества. Он цитирует очерк испанского философа Хосе Ортеги-и-Гассета о вакхических сценах в живописи Тициана и Веласкеса:

Когда-то задолго до того, как вино стало административной проблемой, Вакх был богом, а вино почиталось как нечто священное… Однако наше решение – это проявление идиотизма нашей эпохи, ее административной гипертрофии, ее болезненно осторожной поглощенности повседневными пустяками и завтрашними проблемами, полного отсутствия в ней героического духа. Кто ныне обладает достаточно проницательным взглядом, чтобы увидеть за алкоголизмом – горой печатных работ, набитых статистикой, – безыскусный образ вьющихся усиков виноградной лозы и обширных виноградников, пронизанных золотыми стрелами солнца{447}.

Есть очевидная ирония в том, что эта книга, защищающая власть Диониса, по большей части делает это методами Аполлона, скучного бога «административной гипертрофии». Огромную часть нашего обсуждения мы посвятили практической пользе и способам применения алкоголя и других психотропных веществ. Важно не забывать более глубокий смысл простых, но впечатляющих образов, таких как сцена «Вакханалии» (между 1523 и 1526 гг.) Тициана, украсившая обложку этой книги. Так, Стюарт Уолтон сетует по поводу буксующих дебатов вокруг таких вопросов, как польза вина для здоровья:

При этом неизменно игнорируется, что опьянение не нуждается в иных оправданиях, кроме самого себя. Мы переоцениваем разрушительные последствия, которые употребление спиртного в совокупности может иметь для нашей жизни, в той же мере, в какой можем находить приятно успокаивающей, но не более того информацию о том, что спирт выводит из организма холестерин низкой плотности. Какие бы еще физиологические процессы ни протекали, когда мы выпиваем, симптомы интоксикации, испытываемые нашим мозгом, и удовольствие, удовлетворение и облегчение, вызванные этими процессами, – вот причины, ради которых мы в принципе шарили в ящике стола в поисках штопора{448}.

Впрочем, болезненная осторожность и аллергия на удовольствия – бедствия, свойственные не только современной эпохе. Аполлон сопровождал нас всегда. Опасность утраты верности Дионису из-за чрезмерного аполлонического функционализма прекрасно продемонстрирована в анализе фрагмента греческого текста начала новой эры{449}, выполненном философом Яном Сайфом. В тексте описывается поведение добродетельного мужа, предпочитающего «предаваться благородным занятиям и изучению прекрасных/благородных предметов». В силу своей общественной природы добродетельный муж «также вступает в брак, зачинает детей, участвует в гражданской жизни, испытывает романтическую любовь (erōs) и напивается на общественных сборищах, но не ради того, чтобы напиться». Странное уточнение. Что бы это значило – напиваться, но «не ради того, чтобы напиться»? Сайф объясняет:

Применительно к этому фрагменту это указание на то, что данная деятельность выбирается не потому, что добродетельный муж находит ее притягательной саму по себе, но в силу обстоятельств или определенной гипотетической необходимости. В данном конкретном случае добродетельные люди участвуют в возлияниях не потому, что их привлекает опьянение, а по той причине, что выпивка сопутствует чему-то другому, что для них важно, а именно некоторым желательным социальным занятиям, предполагающим обильные возлияния. Тем не менее добродетельные люди предаются им не ради опьянения, а ради участия в общественной жизни, реализуя, таким образом, свою социальную природу{450}.

Можно лишь приветствовать такое отношение. По большей части эта книга посвящена именно этой задаче – раскрытию функциональной роли алкоголя в культурной жизни человека. Мы, представители странного, печального рода человекообразных обезьян, пытающиеся проложить свой путь в обществах таких масштабов, к которым генетически не приспособлены. Открытие жидкого нейротоксина, который усиливает креативность, связывает нас друг с другом посредством культуры и превращает нас в коллективистов, испытывающих взаимное доверие, стало решающим моментом нашей эволюции, и нам необходимо разобраться в том, как опьяняющие вещества воздействуют на нас сегодня. Однако не следует упускать из вида, что выпивка, косяк или временами грибной трип дарят утробную, анахроническую радость. Давайте выпьем «млеко рая», и пусть наши глаза засияют. Давайте перестанем бояться напиться, «чтобы напиться», поскольку это восстанавливает нашу связь с потоком существования, которая для других животных является само собой разумеющейся.

Время напиться

Сэр Дэвид Шпигельхалтер, профессор общественного понимания риска, занимающий кафедру имени Уинтона Кембриджского университета, оспорил выводы авторов статьи, опубликованной в The Lancet, отметив, что данные указывают на крайне малый вред здоровью умеренно пьющих людей. «С учетом удовольствия, предположительно связанного с умеренным потреблением спиртного, утверждение, что „безопасных“ уровней не существует, не представляется достаточным аргументом в пользу полного воздержания, – сказал он. – Не существует безопасного уровня вождения, но власти не дают людям рекомендаций отказываться от автомобилей. Если вдуматься,