От Византии до Орды. История Руси и русского Слова - Вадим Кожинов

Речь идет вроде бы об «отдельных» фактах, но они с очевидностью складываются в единую общую картину: не позднее 830-х годов в Северной Руси имелось государство, правитель которого присвоил себе тюркско-хазарский титул «кагана». Южная же Русь в это же самое время (что четко определено в летописях) оказалась — при преемниках Кия — под властью Хазарского каганата. Титул «каган», как уже отмечено, сохранялся в Северной Руси и в 871 году — то есть при Рюрике.

Очень многозначителен сам тот факт, что скандинавские правители на Руси назывались не «конунгами», а «каганами»; это ясно говорит об их вхождении в местный, восточноевропейский контекст (а не об отстаивании своего, скандинавского происхождения). На Западе, где нарастала в те времена грозная экспансия норманнов, в послах Руси с опасением увидели шведов, а самого кагана Руси позднее определили как «норманнского». Между тем в многоплеменном, полиэтническом государстве, чья основная территория располагалась между озерами Ладога и Ильмень, где соединились в одно целое славяне, финны и скандинавы (заложив основу многонациональной на всем ее протяжении русской истории), каган был именно и только «русским», так или иначе противопоставившим себя владевшему Южной Русью хазарскому кагану, у которого он с середины IX века начал отвоевывать приднепровские земли.

В имевшейся в распоряжении одного из первых русских историков В. Н. Татищева составленной в XVII веке Иоакимовской летописи (вскоре утраченной) сохранилось известие о том, что поляне (то есть киевляне), притесняемые хазарами, послали на север к «Рюрику преднии (знатные. — В. К.) мужи просити да поедет к ним сына или ина князя княжити. Он же вдаде им Оскольда и вои с ним отпусти»[168].

Многие (хотя и далеко не все) «иоакимовские» сведения те или иные историки считают домыслами (вернее, интерпретациями) Татищева. Однако данное сообщение едва ли можно рассматривать как татищевское истолкование, ибо оно никак не «использовано» историком, который к тому же, как известно, склонен был видеть в хазарах одно из славянских племен, а потому от него нельзя ожидать домысла о киевских славянах, ищущих у «варяжского» кагана защиты от кагана славянского…

Нет оснований предполагать здесь и вымысел летописца, ибо он знал, что Аскольд впоследствии был низложен и убит Олегом как «незаконный» властитель, и сообщение о прямом «назначении» Аскольда в Киев самим Рюриком слишком очевидно подрывало авторитет Олега (как я постараюсь показать в дальнейшем, Аскольд, сумев утвердиться в Киеве, вскоре оказался вассалом хазарского кагана и, в частности, именно потому, вероятно, был низвергнут Олегом, стремившимся сбросить власть хазар над Южной Русью); в сохранившем (по убеждению А. А. Шахматова и М. Н. Тихомирова) древнейшие сведения Архангелогородском летописце сказано, что после свержения Аскольда «иде Олег… на козары» (цит. изд., с. 37).

Словом, вполне возможно, что рассматриваемое «иоакимовское» сообщение запечатлело реальный факт южнорусского посольства к Рюрику с просьбой помочь освободиться от хазарского господства. Сообщение это свидетельствует, в частности, о том, что киевская ветвь восточнославянских племен воспринимала власть северорусского кагана не как нечто чуждое, «норманнское», но как родственную — в конце концов, «свою» — государственность, под рукой которой она стремилась оказаться.

Необходимо отметить, что правитель южной, собственно Киевской Руси с самого начала назывался, очевидно, не каганом, а князем. Об этом свидетельствует тот факт, что в уже упомянутом выше труде арабского географа Ибн Хордадбеха «Книга путей и стран», написанном, скорее всего, в 880-х годах, при перечислении титулов правителей различных государств «владыка славян» назван словом «кназ» (а «владыка хазар» — «хаканом»). Трудно усомниться, что речь идет о правителе Киева, ибо к 871 году (см. выше) относится германское известие о «кагане» в Северной Руси. По-видимому, Олег, овладев Киевом, стал называться не каганом, а князем (как назывался и свергнутый им Аскольд). Титул «каган» утвердился (на некоторое время) в Киеве только после разгрома Хазарского каганата (как известно, каганами звались Владимир и Ярослав).

Итак, варяги, появившиеся в Северной Руси с середины VIII века, вошли в движение русской истории как стимулирующая (о чем уже шла речь), а отчасти и возглавляющая это движение сила, но вошли в него, по сути дела, вовсе не как сила чужая, «внешняя», имеющая свои собственные (то есть «скандинавские») цели, но как одна из «внутренних» сил, вплетенных в жизнь именно этой многоплеменной страны. О том же, что варяжская династия возглавляла государство Руси лишь отчасти, лишь в определенной мере, убедительно писал выдающийся польский историк, указавший на необходимость учитывать «роль знати — „мужей“ — в славянском обществе. Власть фактически была в их руках, без их решительного участия нельзя было прийти к соглашению»[169]. Именно эти местные «мужи» призвали, — вступив с ними в соглашение, договор, — Рюрика в Ладогу, а позднее — согласно сообщению Иоакимовской летописи — Аскольда в Киев.

Нельзя не сказать и о том, что скандинавы, оказавшись на Руси, присоединились к славянским языческим верованиям, а не сохранили свои, германские. Об этом недавно писал О. М. Рапов. Тексты договоров с Византией «свидетельствуют, что „варяжский“ князь Олег (то есть уже первый преемник Рюрика. — В. К.) и „варяжская“ знать клянутся перед византийцами не Одином и Тором — скандинавскими богами, а Перуном и Волосом — чисто славянскими божествами»[170]. Это, без сомнения, очень существенный показатель, убеждающий, что варяги действительно влились в собственное бытие Руси.

Вместе с тем варяги в течение долгого времени были, конечно, особенным, существенно отличным от славянских племен феноменом. И это должно было запечатлеться в русском эпосе, — в том числе в одной из самых значительных былин — о Вольге и Микуле. Сопоставление и, более того, противопоставление воина и собирателя полюдья (дани) Вольги и, с другой стороны, оратая, пахаря Микулы истолковывалось в ряде работ (особенно послереволюционных) в чисто социальном или даже заостренно «классовом» плане. Казалось бы, для этого есть все основания, ибо Вольга — приближенный князя, а Микула, при всей эпической монументальности его фигуры, — «простой» крестьянин. Однако в мире былины они явно равноправны, Микула ни в коей мере не выступает в роли подчиненного лица. Речь идет скорее о героях с разными «образами жизни», под которыми просматриваются в конечном счете различные этносы. В арабских известиях о варягах на Руси утверждается, что они «ходят в дальние места с целью набегов, а также плавают на кораблях в Хазарское море, нападают на корабли и захватывают товары… у них нет посевов и пашен. И они пользуются обычно славянскими посевами»[171].

А в былине, записанной в 1860 году П. Н. Рыбниковым от упомянутого выше Т. Г. Рябинина, о Вольге говорится:

Щукой-рыбою ходить ему в глубоких морях,Птицей-соколом летать ему под оболока,Серым волком рыскать во чистых полях…

Микула же, хотя ему иногда волей-неволей приходится обрушить свою мощь на каких-либо напавших на него «разбойников», занят все время одним:

Орет в поле ратай, понукивает,Сошка у ратая поскрипывает…Орет в поле ратай, понукивает,С края в край бороздки пометывает;В край он уедет — другого не видать…

Вместе с тем по просьбе Вольги (опасающегося «разбойников»):

— Ай же, оратай-оратаюшко,Поедем со мною во товарищах, —

Микула без всяких споров отправляется в путь, то есть речь в былине идет о согласном взаимодействии столь разных героев. И едва ли будет натяжкой видеть в этой стороне содержания былины эпическое воссоздание соотношения варяжского и славянского «составов» Руси.

Правда, основная тяжесть смысла былины в другом — в утверждении безграничной мощи пахаря, в котором воплощена как бы мощь самой возделываемой им земли, и все тридцать молодцев «дружинушки храброй» Вольги даже

…не могут сошки с земельки повыдернути, —

сошки, которую Микула легко «повыдернул» одной рукой. И это, конечно, тоже эпическое осознание исторического соотношения варяжских воителей-нарядников и пахарей-славян. Но Вольга говорит Микуле:

— Божья ти помочь, оратаюшко!Орать, да пахать, да крестьянствовать —

и, при всем высшем утверждении Микулы как основной и несравненной мощи эпического мира, былина тем не менее запечатлела и прочное сотрудничество, взаимодействие двух этнических сил. А именно это призвано в конечном счете сделать и современное историческое осознание соотношения варягов и славянских племен.