Две недели на Синае. Жиль Блас в Калифорнии - Александр Дюма

в самом деле начал терять равновесие. Содрогаясь от страха, я открыл глаза: сад, ручей и тенистый каштан исчезли, как при­зрачные видения; остались лишь солнце, ветер и песок — короче, пустыня.

Так прошло несколько часов, но я уже не вел счет вре­мени; вдруг я почувствовал, что движение прекратилось, и, на мгновение выйдя из состояния сонливости, увидел, что весь караван остановился и собрался вокруг Талеба; лишь мы трое оставались там, где было угодно сделать остановку нашим верблюдам. Я бросил взгляд на Мейера и Тейлора: они, как и я, были сломлены и подавлены этой жарой; я подал Мухаммеду знак подойти ко мне, потому что у меня не было сил самому идти к нему, и спросил его, чем заняты наши арабы и почему они с таким нерешительным видом оглядываются по сторонам. Долина Блуждания вполне соответствовала своему назва­нию: ветер и песчаный горизонт, непрерывно меняющий свои очертания, не давали возможности надежно ориен­тироваться, так что мы сбились с дороги, и наш Пали- нур, усомнившись в собственных познаниях, решил при­бегнуть к познаниям товарищей; наконец арабы пришли к почти единодушному мнению, в каком направлении следует двигаться; мы свернули немного вправо, и вер­блюды пустились в великолепный галоп. Подлинная опасность, опасность заблудиться и остаться без воды, волшебным образом, вследствие удивительного отклика сознания, изгнала все фантастические видения, не дава­вшие мне покоя с начала пути; возможно, этому исцеле­нию способствовало в какой-то степени и то, что жара начала спадать. Однако это же самое обстоятельство стало источником нового беспокойства: солнце клони­лось к закату, а с наступлением ночи, как мне казалось, отыскать дорогу будет еще труднее. Конечно, есть звезды, но если ветер продолжится, то мы не сможем разглядеть их сквозь тучи песка, которые он кружил над нашими головами.

После часа молчания я отважился спросить, далеко ли нам еще до лагеря.

— Там, — ответил скакавший рядом со мной араб, про­тянув руку в сторону горизонта.

Это слово вернуло меня к жизни; мне почудилось, что я добрался до источника; впрочем, даже если он нахо­дился еще на значительном расстоянии, то при той ско­рости, с какой несли нас хаджины, мы не могли ехать до него слишком долго. Еще через час я задал тот же вопрос другому арабу и получил от него тот же ответ. На этот раз я был убежден, что мне сказали правду, потому что за эти два часа мы должны были проделать не менее шести или семи льё. Прошел еще час, и солнце скрылось с той поразительной быстротой, какая характерна для восточ­ных стран. Теперь, в свою очередь, г-н Тейлор поинтере­совался, далеко ли еще до источника, и Арабалла, огля­девшись, ответил, что нам предстоит ехать еще добрых два часа, прежде чем мы туда доберемся. Стояла непро­глядная тьма; едва не падая, причем скорее даже от уста­лости, чем от жажды, мы заявили, что нам безразлично, каким образом нас настигнет смерть, но, по нашему мне­нию, нет нужды ехать за ней дальше. Талеб тотчас подал сигнал дромадерам, те опустились на колени, и мы попа­дали вниз раньше, чем успели спуститься на песок сами.

Однако здесь возникли те же трудности, какие прояви­лись во время первого привала: едва палатка была постав­лена, как порыв ветра сорвал ее, и пришлось гнаться за ней, как на каком-нибудь из парижских мостов гонятся за своей шляпой. Нетрудно догадаться, что предавались этому занятию арабы: что же касается нас, то мы были готовы даже на то, чтобы палатку унесло обратно в Суэц, лишь бы не делать ни единого движения, чтобы ее оста­новить. Впрочем, это происшествие оказалось не столь тяжелым по своим последствиям, как в первый раз. Ночь принесла с собой если и не прохладу, то, по крайней мере, ослабление неимоверной жары, едва не вызвавшей у меня умопомешательства. Абдалла, которому повезло теперь больше, чем утром, сумел отыскать какую-то каменную глыбу и под ее защитой расположил свою кухню. Он принес нам неизменный рис; мы проглотили несколько зерен — примерно столько же мог бы склевать дрозд, — потом попытались запить их глотком воды, так и не преуспев в этом, а затем, смочив лицо и руки, заснули.

Я спал глубоким сном, потеряв всякое представление о том, где мы находимся, как вдруг почувствовал, что меня трясут за плечо; я тотчас проснулся и, едва придя в себя, попросил пить. В ответ на эту просьбу мне вложили в руку мою дорожную фляжку, я тут же поднес ее гор­лышко ко рту и с наслаждением выпил целый глоток свежей и вкусной воды. Поскольку после этого первого глотка никто не отобрал у меня фляжку, мне подумалось, что она целиком в моем распоряжении и воды хватит на всех; в итоге я не отрываясь осушил фляжу и, лишь убе­дившись, что в ней не осталось ни единой капли воды, вернул ее благодетельному ангелу. Этим ангелом был Бешара: увидев, что лагерь разбит, он сел на своего дро­мадера и один, среди ночи, руководствуясь скорее инстинктом, чем зрением, проскакал галопом четыре льё, чтобы привезти нам эту живительную влагу из источ­ника, добраться до которого у нас недостало сил.

В течение нескольких минут, прошедших перед тем, как я снова заснул, мне казалось, что к завываниям ветра примешивается какой-то шум, которого я прежде не слышал; он напоминал стоны, невнятные крики и доно­сящиеся издалека сдавленные рыдания; решив, что меня снова охватывают галлюцинации, я погрузился в пре­рванный сон, не спросив объяснений на этот счет. На следующее утро, проснувшись, я помнил лишь об эпи­зоде с фляжкой. Спокойная ночь, свежая вода, дарован­ная нам, словно манна небесная, а также уверенность в том, что наши дорожные фляжки наполнены и в течение всего дня у нас не будет недостатка воды, — все это при­дало нам сил, и на рассвете, бодрые, веселые и отдохнув­шие, мы взобрались на своих дромадеров. К несчастью, при первых же их шагах нам стало понятно, что вода, какой бы чудодейственной и животворной она ни была, не являлась панацеей от всех бед.

Когда взошло солнце, перед нами открылся совер­шенно другой пейзаж; ночью мы вступили в горную цепь вулканического происхождения, и теперь нас окружали голые, лишенные растительности невзрачные холмы, похожие на те, что возвышаются у подножия Этны. Мы ехали около трех льё по этой словно вздыбленной мест­ности, а затем оказались на равнине, покрытой таким мелким песком, что можно было подумать, будто его нарочно просеивали. Привал был устроен на два часа раньше, чем обычно, и, когда я поинтересовался у Бешары,