Путём всея плоти - Сэмюель Батлер

У Эрнеста все оборвалось внутри. «Я пропал», — сказал он себе. Он понятия не имел, к чему на самом деле вела мать, и полагал, что она заподозрила неладное в истории с часами; но он не отступил.

Не думаю, чтобы он был трусливее, чем большинство его ближних; просто он не знал, что все разумные существа становятся трусами, когда оказываются в безвыходном положении или ожидают, что с ними обойдутся круто. Полагаю даже, если захотеть докопаться до правды, то окажется, что сам святой Михаил изо всех сил старался улизнуть от своей знаменитой схватки с драконом[152]; притворялся, что не видит всевозможных пакостей со стороны чудовища; закрывал глаза на пожирание им невесть скольких сотен мужчин, женщин и детей, которых сам поклялся защищать; позволил себя публично оскорблять десятки раз, никак на то не реагируя; а в самом конце, когда даже и ангелу стало бы невтерпёж, он всё мялся и никак не мог назначить день и час сражения. Что же до самой схватки, то это было очень похоже на то трали-вали, которое завела миссис Оллеби вокруг молодого человека, женившегося в результате на её старшей дочери, пока через какое-то время вдруг — бац! — и вот лежит издыхающий дракон, а сам он жив и, можно сказать, невредим.

— Я не понимаю, мама, о чём ты? — воскликнул Эрнест тревожно и, может быть, слишком поспешно. Мать отнесла его тон на счёт негодования, что его в чём-то подозревают, а поскольку и сама была довольно сильно напугана, то дала задний ход и на полных парах своего красноречия спешно покинула фарватер.

— Ах, — сказала она, — по твоему тону я слышу, что ты невиновен! Ах, ах! Слава Отцу небесному; да хранит Он тебя в чистоте ради возлюбленного Сына Своего! Твой отец, мой милый, — и она заговорила быстрее, не спуская с него, впрочем, пристального взора, — когда встретил меня, был чист, как ангел непорочный. Будь же и ты, как он, самоотвержен, по-настоящему верен в слове и деле, не забывай никогда, чей ты сын и внук, ни также об имени, данном тебе, ни о священной реке, чьими водами омыты были грехи твои кровью и благостью Христовой… — и прочая, и прочая.

Но Эрнест оборвал эти излияния — не скажу на полуслове, но на гораздо меньшем числе слов, чем если бы Кристина имела время высказать всё, что хотела, — он вырвался из материнских объятий и задал стрекача. Где-то уже в районе кухне (где он почувствовал себя в относительной безопасности) он услышал голос отца, зовущего мать, и глас нечистой совести снова затрубил в нём. «Он обо всём узнал, — возопил голос, — и сейчас расскажет маме — на этот раз мне конец!» Но, как оказалось, напрасно: отец искал ключ от погребца. Тогда Эрнест украдкой проскользнул в рощицу за приходским участком и в качестве утешения вознаградил себя трубкой табаку. Здесь, в лесу, под струящимися сквозь ветви лучами летнего солнца, с книгой в руке и трубкой в зубах, мальчик позабыл все свои горести; он получил одну из тех редких передышек, без которых, я уверен, его жизнь была бы несносной.

Разумеется, Эрнеста заставили искать потерянное, и было назначено вознаграждение, но ведь он якобы не раз сходил с тропы в надежде найти мнимую пропажу, к тому же искать часы и кошелёк в полях Бэттерсби — всё равно, что искать иголку в стоге сена; к тому же их мог найти и забрать себе какой-нибудь бродяга, а может быть, их унесли сороки, которые во множестве водятся в округе, так что через неделю-полторы поиски были прекращены, а на повестку дня выступил неприятный факт: Эрнесту необходимы другие часы, другой нож и немного карманных денег.

Впрочем, было бы только справедливо, если бы Эрнест сам оплатил половину стоимости новых часов; сильно обременять его не станут — будут вычитать из его карманных денег раз в полгода на протяжении двух, а может быть и трёх лет. Таким образом, в его собственных интересах, равно как и в интересах его отца и матери, чтобы часы стоили как можно меньше, и потому решено было купить часы с рук. Эрнесту ничего не скажут, а купят и преподнесут на тарелочке в качестве сюрприза в самом конце каникул. Теобальду придётся съездить в столицу графства и найти более или менее подходящие. Итак, выбрав время, Теобальд собрался в дорогу, имея при себе длинный список поручений, среди которых была покупка часов для Эрнеста.

Счастливым, как я уже говорил, было время, когда Теобальд на целый день отлучался из дома; и вот сейчас у мальчика становилось легче на душе, как будто Бог услышал его молитвы, и никто ничего не узнает. День проходил на редкость безоблачно, но, увы! закончиться ему предстояло не так хорошо, как он начался; в капризном климате, в котором жил мальчик, гроза скапливалась чаще всего именно после таких периодов безоблачного затишья; и когда Теобальд вернулся, Эрнесту достаточно было лишь заглянуть ему в лицо, чтобы понять: ураган приближается.

Кристина тоже почуяла непорядок и ужасно напугалась — а вдруг Теобальд узнал о какой-нибудь серьёзной финансовой потере? Однако же тот не стал немедленно открывать душу, а позвонил в колокольчик и сказал явившемуся на зов слуге:

— Передайте мастеру Эрнесту, что я ожидаю его в столовой.

Глава XLI

Эрнест только ещё шёл в столовую, а вещая его душа, полная предчувствий мрачных[153], уже нашёптывала, что тайный грех его стал явным. Разве Глава семейства станет вызывать в столовую кого-либо из домочадцев с добрыми намерениями?

Придя в столовую, он никого там не застал — отца срочно вызвали ненадолго по приходским делам; Эрнест погрузился в тревожное ожидание, какое обычно царит в приёмной зубного врача.

Он ненавидел столовую, как никакую другую комнату в доме. Здесь ему приходилось заниматься с отцом латынью и греческим. Здесь пахло какой-то политурой или лаком, которыми покрывали мебель, и до сих пор ни я, ни Эрнест не можем без сердечного содрогания даже приблизиться к месту, где пахнет таким лаком.

Над камином висела картина какого-то старого мастера, из числа тех немногих подлинников, что мистер Джордж Понтифик привёз из Италии. Считалось, что это Сальватор Роза[154], и также считалось, что это была очень удачная покупка. Героем сюжета был пророк, то ли Илья, то ли Елисей, вскармливаемый воронами в пустыне. В правом верхнем углу изображались вороны с хлебом и мясом в клювах и когтях, а упомянутый пророк, кто бы он ни был, тоскливо смотрел в их сторону снизу вверх из левого нижнего угла картины. Когда Эрнест был совсем маленький, ему всегда было ужасно жаль, что пища, принесённая воронами, никак не могла попасть к пророку; он не понимал, что искусство живописца имеет свои ограничения, и ему хотелось, чтобы пища и пророк как-нибудь, наконец, соприкоснулись. Однажды он вскарабкался по оставленной зачем-то в комнате лесенке, подобрался к картине и куском бутерброда прочертил по ней линию от воронов к устам Елисея, после чего ему сразу полегчало.

Эрнест рассеянно вспоминал об этой детской проделке, когда скрипнула дверная ручка под рукой Теобальда, и в следующее мгновение вошёл он сам.

— А, Эрнест, — сказал он непринуждённым, чуть ли не дружелюбным тоном, — у меня к тебе есть вопросик, который, я уверен, ты легко мне разобъяснишь.

Бум-бум-бум, — заколотилось о рёбра сердце Эрнеста; но отец держался настолько дружелюбней обычного, что он начал надеяться, что тревога в очередной раз окажется ложной.

— Нам с матерью подумалось, что хорошо бы тебе иметь новые часы, когда ты поедешь обратно в школу («Фу-ты, только и всего», — с облегчением подумал Эрнест), и сегодня я решил приискать и купить из вторых рук что-нибудь отвечающее всем требованиям и во всех отношениях подходящее для твоей школьной жизни.

Теобальд говорил так, будто кроме единственного требования — отсчёта времени — к часам можно предъявить с полдюжины других, но ведь он и рта не мог раскрыть, чтобы не выдать какой-нибудь словесный штамп, вроде этого — «отвечающее всем требованиям».

Эрнест начал было, как принято, рассыпаться в благодарностях, но — «Ты меня перебиваешь», — сказал Теобальд, и сердце Эрнеста снова заколотилось.

— Ты меня перебиваешь, Эрнест. Я не кончил.

Эрнест мгновенно онемел.

— Я обошёл несколько магазинов, где торгуют подержанными часами, но не находил таких, что удовлетворили бы меня своими качествами и ценой, пока мне не показали одни, которые, как сказал приказчик, были недавно принесены ему на продажу, и в которых я тут же узнал те, которые были подарены тебе тётей Алетеей. Но даже если бы я их и не узнал сразу, а так могло случиться, я идентифицировал бы их непосредственно по попадании их в мои руки, поскольку на внутренней стороне крышки они имели гравировку: «Э. П. в подарок от А. П.». Я не нуждаюсь в большем, чтобы доказать, что это были те самые часы, которые, как ты сказал мне и маме, ты выронил из кармана.

До этой минуты Теобальд говорил нарочито спокойным тоном, растягивая слова, но тут он внезапно повысил тон и, сбрасывая маску, добавил: