Много снов назад (СИ) - "Paper Doll"

Ему пришлось отвлечься, когда Гудвин наконец-то умолк. Не отвечая на вопрос, оставшейся неуслышанным, он стал выкладывать мужчине дальнейший план действий, который был недостаточно продуманным. Нужно было вызвать на допрос и других студентов, которые свидетельствовали бы в пользу Гудвина, подтверждая то, что к ним он не приставал и даже не делал грязных намеков. Дуглас подумывал и о беседе под запись с Кэрол, голос которой мог стать весьма веским. Кажется, самому Гудвину план не выдавался основательно прочным, но это было хоть что-то.

— Разве вы не говорили об этом со Стэнли? — удивленно спросил Дуглас, заверенный самим Клайвом в том, что Гудвин названивал ему по сотни раз в день.

— Мне нужно было услышать это от тебя, — мужчина поднялся с места, чуть пошатываясь, будто ему было нехорошо. — Я приму некоторые лекарства и спущусь. Бонни, проводи Дугласа в столовую, пожалуйста, — попросил Гудвин, даже не глядя на жену. Он медленно поплелся из гостиной, когда Бонни поспешила разлить ещё немного виски, ловко выхватив из рук Дугласа стакан.

— Он слишком драматизирует, — произнесла женщина, когда он незаметно приблизился к стене с фотографиями. Дуглас изучал знакомые и ещё не такие старые лица Бонни и Гудвина, что теперь казались вымученно счастливыми. Также на них были запечатлены детские фигурки Киллиана и Рози. Это были не привычные снимки, на которых можно было увидеть радость, запечатленную в памятный день, а скорее принужденность. Расчесанные, приодетые и наверняка поставленные в нужную позу дети едва выглядели счастливыми. Слишком натянутые улыбки, а на некоторых фото их и вовсе не было, и стеклянные глаза — они едва были похожи на живых. — Время быстро идет не так ли? Они так быстро выросли, — Бонни скоро оказался подле Дугласа, всучив ему стакан с янтарной жидкостью. Взгляд её был отрешенно грустным.

— Я помню их такими. По большей части мальчика, — он кивнул в сторону выпускного снимка Киллиана. Глаза красные, улыбка полупьяная, разодетый в мантию выпускника, он будто едва понимал, что происходило вокруг.

— Рози было всего семь, кажется. Она была не самым общительным ребенком. Всегда старалась избегать гостей. Если выходила, то только по принуждению, — Бонни говорила о дочери без нежности, будто разговор зашел о ком-то совершенно постороннем. Всего лишь общем знакомом, которого давно не вспоминали. — Впрочем, какой упрямицей была такой и осталась. К добру её это не приведет.

— По-моему, она вполне милая, — Дуглас воспротивился пренебрежительному тону женщины. Выпалил слова быстрее, чем обдумал их. — Я встречал её на ужине в честь дня рождения мистера Гудвина. Она вела себя вполне мило.

— Что же, это на неё очень непохоже, — Бонни хмыкнула, двинув плечами. Её это едва заботило.

Дуглас нехотя побрел за женщиной в столовую, окинув взглядов непривычно серьезное детское лицо Рози. О внешнем сходстве с той девушкой, что он знал теперь, напоминали лишь голубые глаза.

Картина выстроилась вполне полная. Вопрос о том, почему Рози решила жить отдельно от своей семьи, был исчерпан. Невзирая на наличие фотографий, что по большей части были постановочными, ей здесь не было места. Её здесь не было. Отношение отца было заведомо предубежденным и укоризненным, а матери — безразличным. Едва Рози можно было винить за то, что она отчаянно хотела сбежать из этого места, забыть о кровных узах и чью фамилию носила.

Дугласа до того пробрала злоба на обоих Гудвинов, что за стол он сел с хмурым выражением лица. Куда сильнее хотелось уйти и не связываться с ними вовсе, но эта попытка не могла увенчаться успехом. В конце концов, Гудвин его здорово выручил, и Дуглас в коей-то мере был его должником.

Прежде его не беспокоило, каким человеком тот был. Какая впрочем разница? У Дугласа не было привычки осуждать людей за что-либо, особенно если он не знал их подноготную. Порой даже тогда они его чаще разочаровывали и неприятно огорчали, нежели вынуждали к презрению. Поэтому появившаяся на кончике языка горькость была чем-то совершенно новым. Ему не нравилось испытывать ненависть, вспышка которой оставила несколько ожогов под кожей, но иначе не получалось.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Дуглас не мог быть наверняка уверенным, что достаточно хорошо знал Рози, но в ней было что-то большее, чем весь этот фальшивый лоск, настенная лепнина и натянутые улыбки на дурацких фото. Она будто была над всем этим, не принимая это всё, как что-то важное и неотъемлемое в своей жизни, наполненной смыслом куда более глубоким. Она была другой. И то, что девушка по-прежнему принадлежала к этой семье мало что напоминало, кроме тех же дурацких снимков.

Ужин продолжался в достаточно угнетенной обстановке. Бонни много болтала о своей поездке в Италию, Гудвин вставлял в её монолог едва уместные фразы, начинающееся чаще из «а помнишь однажды…», Дуглас же откликался лишь тогда, когда к нему обращались напрямую.

После Гудвин предложил ещё выпить за закрытой дверью домашнего кабинета, но Дугласу пришлось отказаться. Он сделал это достаточно учтиво, но от того не менее решительно. Невзирая на высокие потолки и много пустого пространства, не заполняемого даже кипой того хлама, на котором лишь скапливалась пыль, стены неприятно давили, выжимая остаток сил.

— Я хотел бы только спросить ещё одну вещь, — Дуглас совсем немного повременил с уходом, остановившись лишь на короткое мгновение, разодетый уже в пальто и плотно замотанный в шарф. — Не случалось ли в прошлом чего-то такого, что могло бы стать компрометирующим? Любое замятое дело не так уж сложно поднять и манипулировать им снова. Может быть, даже что-то связанное с Бонни или вашими детьми?

Гудвин как будто оторопел на несколько секунд. Бонни зло зыркнула на него, но тот продолжал молчать, словно был не в силах произнести хоть слово.

— Нет. Ничего из того, что тебе следовало бы знать, — ответила миссис Гудвин, одарив его малоприятной улыбкой. Дуглас заметил, как она взяла мужа под руку и с силой сжала локоть, из-за чего тот почти бесшумно ахнул.

— Ничего такого. Но как только припомню, так сразу сообщу, — неуверенно заявил Гудвин, выдавив неубедительную улыбку. Одну из тех, что встретил на фотографиях.

Дуглас стегнул плечами в ответ. В конце концов, если что и могло обнаружиться, не ему было бы хуже, а Гудвину, потому пинать тому нужно было исключительно на себя. Они не провели Дугласа, как намеревались. За годы адвокатской практики он научился отличать ложь от правды, и они врали, причем не так уж искусно. У Рози были не лучшие учителя в этом деле, мысль, о чем его даже внезапно рассмешила.

Едва Дуглас успел переступить порог своей квартиры и снять теплое пальто, как двери за спиной тут же распахнулись. Ему даже не нужно было оглядываться, чтобы понять, кто был этим бесцеремонным гостем, у которого сродни привычки стало появляться без лишнего стука или звонка.

— Снег уже прекратился? — звонкий голос девушки раскатился по пустой квартире. Она окинула взглядом его пальто, на котором не было ни единой растаявшей снежинки. Дуглас и сам не заметил, как снег ненадолго прекратился. — Ещё полчаса назад он был таким густым. Мне здешняя погода совсем не нравиться.

— Не любишь снег? — с ухмылкой спросил мужчина, проследив за тем, как Рози удобно разместилась в углу дивана, поджав под себя ноги.

— Ненавижу, — Рози поежилась. — Он холодный и мокрый. Как его вообще можно любить?

— В детстве я любил играть снежки или строить замки из снега, — с теплотой произнес мужчина. Вымыв руки, он уже на автомате поставил кофейник, после чего поспешил зажечь камин. — У меня и сани были.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Рози лишь хмыкнула в ответ. Ей подобные радости были не известны. Для неё наступление зимы ознаменовало предрождественские вечера, устроенные отцом. Ближе к празднику возвращалась из творческого забвения и мать, и они снова притворялись милой семьей перед обществом, отчаянно пытаясь угодить тому. Она должна была терпеть дома посторонних людей, и все, как один, пытались рассмотреть её получше, расспросить о чем-то и непременно с нетерпением воскликнуть — «Надо же. Она не так глупа для своих лет». Сперва Рози была терпима к подобному, воспринимая эти встречи, как традицию, которой ей нельзя было избежать, а затем уже более нетерпимо, поскольку не находила в этом ничего интересного. Всё больше Рози чувствовала себя, как один из товаров на выставке, на которую кто не попадя приходил посмотреть, дабы прицениться, присмотреться, придраться.