Земля обетованная - Андре Моруа

20 сентября 1926. – Я прекрасно знаю, чего ждала, на что уповала:

Уютный милый дом, круг ласкового света,Мечтательная мысль, блуждающая где-то,Взгляд, утопающий во взгляде милых глаз,Над чаем жаркий пар, закрытых книжек час.Так сладко чувствовать, что вечер на исходе;Усталость томная, готово всё в природеВлюбленных сумраком окутать в эту ночь —Дождаться бы, мечтою время превозмочь,Ускорив ход часов, поторопив недели,Дабы скорей достичь своей заветной цели![95]

Да, вот и я хотела «мечтою время превозмочь, ускорив ход часов, поторопив недели»! Но в жизни, о мой милый Верлен, счастья не бывает, не бывает никогда. Наш домашний очаг – всего лишь эта крошечная квартирка, которую я с такой любовью обставила для Кристиана и которую он завалил книгами и нотами, превратив ее в храм беспорядка, в приют пыли.

– Кристиан, – сказала я сегодня утром, – вы позволите мне прибрать на вашем столе?

– Дорогая моя, – кротко ответил он, – если вы дотронетесь хотя бы до одного листка, мы расстанемся навсегда!

«О, эти мужчины! – сказала бы мисс Бринкер. – Нечистые, самодовольные животные».

23 сентября 1926. – Прежде всего я должна куда-нибудь переселить Кристиана. На улице Варенн я подыскала для нас большой дом. Самое трудное – уговорить его перебраться туда. Но это необходимо. Здесь, в трех комнатушках, я все время натыкаюсь на его посетителей. Нынче утром я вошла к нему, когда он обсуждал какую-то сцену с Монтелем, и сразу поняла, что мое присутствие раздражает их обоих. А кроме того, сюда наведываются и посетительницы. Я прекрасно понимаю, что должна их терпеть, ведь его всегда будут осаждать журналистки, поклонницы, актрисы. Но я предпочитаю их не видеть.

25 сентября 1926. – Я пригласила сюда моего сына, чтобы он не отвыкал от меня, но его приход обернулся полной катастрофой. Няня Флойд с ужасом взирала на горы книг. А Берти все твердил:

– Вы здесь живете, мама? А почему вы живете в таком маленьком домике?

Потом он вдруг решил, что стопки книг – это вражеская крепость, бросился на них и стал носиться по кабинету, производя не меньше разрушений, чем некогда танки его отца. Кристиан, который до этого с ангельским терпением пытался развлечь его, рисуя поезда, домики и зверюшек, внезапно пришел в ярость. Берти расплакался и сказал мне:

– Мама, а когда этот злой господин уйдет отсюда?

– Вот сейчас же и уйду! – выкрикнул Кристиан и ушел.

15 октября 1926. – Уже меньше стычек: во-первых, наша семейная жизнь, дневная и ночная, наконец устоялась; во-вторых, начались репетиции «Мерлина и Вивианы», они захватили нас обоих и, как ни странно, крепко сплотили. Но сменить эту рутину на мечту мне так и не удалось. «Больше не надеюсь, больше не надеюсь, больше не надеюсь!»

XXXIX

В декабре 1926 года в театре Опера Комик состоялась премьера «Мерлина и Вивианы», и это положило начало блистательной карьере автора, а его лирическая драма заняла первое место в ряду самых популярных спектаклей мира. Со времен «Луизы»,[96] со времен «Пеллеаса и Мелизанды» ни одно французское произведение ХХ века не знало такого оглушительного триумфа. Через год этот спектакль прошел в театрах Метрополитен-опера и Ковент-Гарден, приведя публику в подлинный экстаз. Нью-Йорк стал называть именем «Вивиана» свои духи, ткани и яхты, а новый зимний спортивный курорт получил название «Броселианд-парк». Шум, поднявшийся вокруг имени Менетрие, быстро умножил количество его читателей. Сборник стихотворений в прозе «Классические и варварские мифы», опубликованный зимой 1927/28 года, достиг тиража, изумившего как издателя, так и самого автора.

– А я-то считал себя трудным писателем! – с легкой горечью говорил Кристиан.

– Можно быть трудным писателем, но нельзя им оставаться вечно, – утешал его Монтель. – Посмотрите, что творится у нас, музыкантов. Нынешние дети с колыбели понимают Дебюсси, а их отцы привыкали к нему годами.

Клер сыграла тайную, но огромную роль в новых успехах своего мужа. Она не только подсказала ему идею сделать из «Мерлина» лирическую драму, но еще и организовывала и подпитывала его нарождавшуюся славу. Она приучила к регулярному труду литератора, который по натуре был малотрудолюбив. До их свадьбы Кристиан, предоставленный самому себе, вставал на заре, с удивительным тщанием варил себе черный кофе, два-три часа работал за письменным столом, а в остальное время бродил где придется и грезил. Вторую половину дня он любил проводить в обществе подруг, таких как Эдме Реваль, Паола Бьонди или Дениза Ольман, которые обхаживали его, точно балованного ребенка; лежа на диване, он выслушивал их откровения или просил читать ему вслух его любимых авторов. Клер, движимая жгучей ревностью, энергично устранила этих жриц – поглотительниц времени. Она тщательно охраняла покой супруга, когда он работал, подстегивала его, направляла, требовала все новых драм, поэм, сказок – и получала их. За три года, прошедшие после их свадьбы, Кристиан написал больше, чем за предыдущие пятнадцать лет.

Принесла ли она ему счастье? Трудно судить. Известность и богатство не доставляли Кристиану Менетрие никакого удовольствия. Вкусы у него были простые, и он терпеть не мог около себя слуг.

– Я хочу быть уверенным, что никто не войдет в комнату, где я работаю, – говорил он Клер, – вот для меня самая большая роскошь.

Он безмерно радовался, выпуская из-под пера своих персонажей, а Клер умело поддерживала пылавший в нем огонь вдохновения. Она всегда была готова не только терпеливо, но и с нескрываемым удовольствием подолгу обсуждать с ним развитие действия в той или иной сцене, выразительность той или иной реплики, выбор нужного слова. Может быть, именно оттого, что в ней самой погиб писатель, она стала для Кристиана неоценимой помощницей в его исканиях, и, без сомнения, только поэтому он терпел ее домашнюю, довольно тягостную тиранию.

Однако сама Клер по-прежнему относилась к большинству людей надменно и бессердечно. Она гораздо полнее, чем он, насладилась плодами его успеха. Наконец-то ее жажда славы, зародившаяся еще в детстве, была удовлетворена. Имя Менетрие, его творчество стали теперь известными и почитаемыми не только во Франции, но и во всем мире. Ненасытная гордыня Клер находила в этом некоторое утоление. Но чем была ее сердечная жизнь? Что представляла собой пара Кристиан – Клер как частица человеческого общества, как двое любящих супругов? Эдме Ларивьер, которая провела несколько дней в Лимузене у мадам де Савиньяк, попыталась ответить на этот вопрос своей хозяйки.

– Со светской точки зрения, – сказала она, – это несомненный триумф. Кристиан был писателем – любимцем элиты; Клер направила его туда, где он, ничем не пожертвовав, обрел самую широкую аудиторию. Разумеется, ему завидуют собратья по перу. Поль Суде пишет о Кристиане, что «его следует есть под соусом из мифов», – согласитесь, это довольно странно. Сегодня в парижских литературных кругах модно говорить, что «Клер популяризирует Менетрие». Будем справедливы, это вовсе не так. Она уводит его от метафизических и политических тем, приучает интересоваться больше чувствами, нежели идеями, нацеливает на сюжеты, доступные пониманию читателей, а особенно читательниц. Разве это плохо? Не думаю. В конце концов, Толстой и Бальзак – нетрудные авторы, но это не мешает им быть великими писателями, совсем напротив. Недруги Кристиана утверждают, что его творчество стало чересчур женственным. Но в любом произведении необходима толика «женственности», если оно претендует на описание человечества. И те, кто это отрицает, упускают из виду половину проблемы. Только не думайте, будто я потворствую Клер! Могу вам признаться, что она давно уже раздражает и разочаровывает меня.

– Неужели?! Вы ведь так любили ее! – воскликнула мадам де Савиньяк.

– Да, она очень нравилась мне, когда была молодой девушкой. В те времена она отличалась душевным благородством и любовью к прекрасному, что меня очень трогало. Но ее первый брак меня удивил и даже слегка шокировал. Тогда я еще не была знакома с Ларраком и сурово осуждала его. Однако с тех пор я близко узнала его и могу сказать, что он, на свой лад и несмотря на свои недостатки, вполне достойный человек. Клер этого не поняла – или не захотела понять. И в результате упустила один из самых блестящих шансов, какие выпадали когда-либо на долю женщины.

– Да, ее мать говорила мне то же самое. Но как вы объясняете это поведение? Вы ведь сами утверждали, что Клер очень умна.

– Это довольно загадочная история. Я готова поверить – судя по вопросам, которые задавала мне Клер, а также по признаниям любовницы Ларрака, мадам Верье, – что это драма сексуального характера. И драма, которая не окончена, ибо она повторяется в браке с Менетрие.