Время для счастья - Мария Метлицкая

развод с женой, старше Костика лет эдак на девять. Связь с молодой и прекрасной молдаванкой с иссиня-черной косой и бездонными, густо-серыми глазами. Устоять перед такой дивчиной было непросто. К тому времени Косте стукнуло пятьдесят шесть, но мужичок он был крепкий, спортивный и моложавый. Пассии его было под тридцать. В общем, сошлись. Поженились. Что только не говорили про них! Как ни насмехались над Костиком! Дескать, все ясно, отожмет провинциалка и бизнес, и дом на Оке, оставит дурака с голой задницей, но так ему и надо, потому что нечего. Нечего быть таким нахально счастливым!

Зависть. Страшное чувство — зависть. Еще бы — глянешь на них и… Поневоле вспомнишь свой «самовар»: бестолково и зачастую назойливо хлопотливую, одышливую, с плохо прокрашенной сединой, похрапывающую по ночам, хлопающую крыльями над внуками, в вечном халате, пропитанном запахом жареного лука. Бррр.

А тут нате вам — стройная дева на легких ногах, волосы по пояс, можно представить, как она их распускает… Высокая грудь, широкие бедра. Но главное — взгляды. То, как они смотрели друг на друга. Вот что было невыносимо. Ладно он, с ним все понятно! Но она, эта дева! Казалось, сейчас что-то вспыхнет, рванет. И всех погребет под этим шквальным огнем: и Костика, и его молодую жену, ну и всех остальных заодно.

Любовь там была. И Илья это видел. Уж в этом вопросе его не обманешь. И он тогда позавидовал. Взгляд отвел, потому что смутился. И позавидовал. Не красоте и молодости — нет, у него самого этих молодых красоток было в избытке. Позавидовал тому, что можно не скрываясь идти вместе и за руку, не прячась по гостиничкам да по чужим, снятым на три часа квартирам со специфическим запахом. В тех квартирах пахло всегда одинаково — какой-то жгучей химией, которая, видимо, уничтожала все следы и запахи. Полотенцами из прачечной. И еще блудом, отчаянием, одиночеством…

Кстати, после этих почасовых съемов ему всегда хотелось домой. В привычное, уютное, незыблемое тепло, в привычные запахи домашней кухни, бульона или борща, в родную кровать, где белье замечательно пахло цветочной отдушкой.

А еще он завидовал Косте потому, что тот решился. Решился оборвать постылую жизнь и все начать с нуля. Наплевал на чужое мнение, на обиды жены и слезы матери. Он хотел быть счастливым. Счастливым не втихаря, а в открытую. Вместе с любимой ходить в бассейн и в рестораны, в кино и в театры, путешествовать. Словом, жить и дышать полной грудью.

Однажды, уже после Костиного ухода из семьи, они обедали в каком-то ресторанчике и Илья осторожно спросил:

— Не жалеешь?

— О чем? — не понял дружок.

Вправду не понял, по нему было видно.

Смущенный, Илья начал неловко бормотать что-то об оставленных детях, о жалости к брошенной жене, о переживаниях Костиной матери.

Тот искренне расхохотался:

— Дети? Да плевать я хотел! Вырастил, выпустил в жизнь. И между прочим, они неплохо стоят! А старший, кстати, сын бывшей жены от первого брака. Но я его любил и никогда не вспоминал, что он мне не родной, веришь? Всегда считал своим. Маман? Да брось! — усмехнулся Костя. — Мать мою бывшую всю жизнь ненавидела! С первых дней причитала, что она мне всю жизнь испортила. Как только не называла — и старухой, и престарелой шлюхой, и грязной подстилкой. И бывшая, надо сказать, в долгу не оставалась — и так мою матушку, и наперетак! Что ты, там перья летели! А теперь они лучшие подруги. Короче, кино! А что до бывшей, — нахмурился Костя, — да нет, не жалею. Знаешь, я ее никогда не любил. Женился по дурости, мне двадцать, сопливый пацан, ей тридцать, женщина в самом расцвете. К тому же красавица, актриса. А когда пришел в себя, было поздно — ее сын называет меня папой, и наш общий уже народился. В общем, я струсил. Всех жалел, а ее в первую очередь. Из театра ее поперли, располнела после вторых родов, да и характер у нее дерьмовый. Она вообще истеричка — такие скандалы закатывала! Ну я и подумал — куда ей с двумя пацанами без работы? Да и не до гулянок мне было и не до любовей — девяностые, перестройка, бизнес и бабки, бабки… Ну ты и сам знаешь. В те годы мы все утонули в бизнесе. Мы-то с тобой выжили, нам повезло. А сколько ушло?

А когда я встретил свою женщину, тут задумался — сколько той жизни? Так и доживать ее в раздражении, в скандалах и ненависти? Я на бывшую смотреть спокойно не мог, все бесило! Как ест, как спит, как трындит по телефону. Невыносимо. Ну и… — Костя разулыбался. — Ни на минуту не пожалел, веришь?

Илья пожал плечами:

— Повезло.

— Еще как! — воодушевился приятель. — Ты даже не представляешь!

— Не представляю, вот это ты правильно заметил.

— И знаешь, — добавил Костя, — странное дело. Мой старший, ну, в смысле, ее сын, ситуацию принял. Понял меня. Сказал, пап, я вообще не представляю, как ты с ней столько лет прожил! Короче, поддержал, и мы прекрасно общаемся. А младший, наш общий… — Костя грустно усмехнулся. — Мы не общаемся. Обиделся крепко, мама и все такое. А я думаю, испугался за наследство. А вдруг мы мало́го родим? Тогда все будет делиться на четверых: трое детей и моя вторая жена. Вот такие дела…

Все ждали развязки. Обычной стандартной развязки — измена молодой, последующий скандал, развод и дележка имущества. Ну и дальше по схеме: инфаркт, инсульт, депрессия. Но ничего не происходило. Молодые были по-прежнему счастливы. По настоянию Кости забрали и дочку второй жены, привезли из молдавского села, и полюбил ее Костя как родную. Лелеял, как куколку, и ничего не жалел.

А Илью тогда закрутило. Сильно закрутило, чуть не пропал. Влюбился, как пятиклассник. Смотрел на Ларису и млел, растекался, словно подтаявшее мороженое. Как будто не было до нее кучи баб! Хотел ее так, как не хотел никого. Понимал, что лебединая песня. А купол снесло.

Любу жалел. Думал: «Главное чувство, которое я к жене всю жизнь испытывал, — жалость. Жалость и благодарность». Было за что и жалеть, и благодарить. Влипал, попадал пару раз — бизнес по-русски, куда деваться. Наехали на него в конце концов сильно, боялся, костей не собрать. Помогла, как ни странно, жена. Слабая и тихая Люба как-то мигом собралась, сгруппировалась — спокойно, без истерик. Цацки, шубы, антиквариат — все продала и ни о чем ни разу не всплакнула, никогда не напомнила. Еще