Наставник. Учитель Цесаревича Алексея Романова. Дневники и воспоминания Чарльза Гиббса - Френсис Уэлч

href="ch2-235.xhtml#id351" class="a">[235], поскольку это представлялось наиболее безопасным. В телеграмме я сообщал Вам, что я в добром здравии, и мне ничто не угрожает. В конце концов, это сейчас самое главное. Я нахожусь здесь уже около двух месяцев. До того я пробыл примерно восемь месяцев (с октября 1917 г. по май 1918 г.) в Тобольске и еще месяц провел в дороге по пути в Тюмень, где задержался на все лето, с июня по август. Сюда же я приехал в начале сентября. Радостных новостей мы так и не получали. Мы до сих пор не знаем наверняка, что произошло с Царской Семьей. И хотя есть небольшая вероятность, что они живы, я начинаю опасаться самого худшего. Недавно я начал давать здесь уроки, чтобы как-то заработать на жизнь, и теперь очень занят. Я работаю четыре дня в неделю, а три отдыхаю, так как все еще чувствую некоторую усталость.

31 октября. Вчера я не успел закончить это письмо, поэтому собираюсь сделать это сегодня, так как уже завтра его необходимо отослать в консульство. Утром мне вернули мою печатную машинку. В эти неспокойные времена я оставил ее в консульстве, поскольку держать ее в доме было небезопасно: последние власти имели обыкновение изымать такие полезные вещи. Мне нужна новая лента, так как на этой едва ли остались чернила. Но поскольку достать ее не представляется возможным, мне придется и дальше писать пером. Однако я, пожалуй, буду начинать и расскажу Вам о том, что произошло с того момента, как я последний раз писал Вам. Я получил Ваше последнее письмо, датированное 24 ноября [1917]; с момента его отправки скоро исполнится год. Вслед за телеграммой от 6 декабря [1917] я отослал несколько писем в Петроград, которые затем должны были переслать через Британское посольство. Однако я не знаю, довелось Вам получить их или нет. Зима, в целом, выдалась очень приятной: было довольно холодно, но погода стояла такая безоблачная, и солнце светило так ярко, что эти дни не были такими уж неприятными. Лишь в январе — феврале [1918] холод для меня стал нестерпимым, поэтому в то время я выходил на улицу, как можно реже. Наступившая весна была чудесной, и, несмотря на то, что на земле все еще лежал снег, было достаточно тепло, чтобы сидеть на солнышке. В апреле родителей увезли, а мы все остались с детьми в Тобольске и уехали только тогда, когда снег почти полностью растаял. Нас всех отправили в Екатеринбург. На вокзале детей куда-то увели, и я с тех пор их не видел. Нас оставили в вагоне 4-го класса, в котором мы и приехали. Детей заперли в том же доме, что и родителей, и в настоящее время никто ничего о них не знает. Мы жили в этом вагоне около десяти дней. Компания была довольно многочисленной — всего восемнадцать человек придворных. В конце концов, наш вагон прицепили к составу, который шел в обратном направлении[236]. Мы отправились в дорогу, надеясь на следующий день добраться до места. Однако мы не смогли далеко уехать. Чехословацкая армия наступала, и поезд задержали на маленькой станции на полпути к Тюмени. Здесь мы провели около двух недель. На самом деле, я уже свыкся с нашим положением. Стояло лето, и переносить все неудобства было легче. После этой продолжительной задержки мы благодаря протекции смогли добиться того, чтобы наш вагон был отцеплен от этого поезда и прицеплен к другому, следовавшему в том же направлении. Через несколько часов мы прибыли на станцию, где должны были пересесть на пароход, отплывающий в Тобольск. Однако прошло слишком много времени, и, когда мы прибыли на эту станцию, мы узнали, что Тобольск, до которого осталось полтора дня пути, перешел в руки нового правительства [белых]. Большевистское правительство не разрешило нам ехать дальше, и нам пришлось остановиться в Тюмени. В течение нескольких недель все мы жили в вагоне на вокзале, позже нам выделили жилье в городе. В итоге, я получил довольно уютную комнату в мансарде с видом на город. В комнате было пять окон, что позволяло видеть все вокруг. Мебели было совсем немного, только самое необходимое. На самом деле, Вы бы сочли, что это никак нельзя назвать „самым необходимым“, так как там не было умывальника. В моем распоряжении имелось три стула, кровать и два стола. Обычно я спускался на кухню, брал таз и отправлялся вниз в прачечную. Поначалу я умывался там, пока пренеприятнейшая хозяйка не положила этому конец. Тогда мне пришлось мыться у себя в комнате, но это было не очень удобно, так как там почти нельзя было проливать воду.

Я приехал сюда [в Екатеринбург] шесть недель назад и уже месяц даю уроки. Здесь очень спокойно, хоть это и довольно большой город. С момента моего приезда ничего не произошло, однако за это время я встретил нескольких англичан. В городе сейчас находятся несколько резидентов. Здесь также побывал и Верховный комиссар, сэр Чарльз Элиот, который отправил мою телеграмму. Он оставался в городе недолго и жил в своем вагоне на вокзале. В последнее время здесь стали появляться военные. Во вторник на обеде в консульстве, куда я был приглашен, присутствовало огромное количество офицеров, многих из которых я встречал в Петрограде, а также в Ставке в 1916 году.

Я очень часто думал о Вас, желая узнать, все ли у Вас благополучно. Но тогда я не мог найти способ дать о себе знать. В настоящее время мы отрезаны от Петрограда, и мне придется переслать это письмо через Владивосток, прямо вокруг света. Полагаю, Вы получите его примерно через два месяца. Но пусть Вас это не огорчает, так как, я, надо полагать, не смогу посылать письма через другие города, а Вы, несмотря ни на что, все же получите от меня весточку. Передавайте всем сердечный привет. У меня не было времени написать каждому в отдельности, поскольку это письмо должно быть в консульстве уже завтра. Кроме того, дело обстоит так, что сейчас середина недели, и я очень занят. Я заканчиваю работать в пятницу, и потом у меня будет три дня отдыха.

С наилучшими пожеланиями, любящий Вас Сидней.

P. S.

Сегодня я встал пораньше, чтобы добавить постскриптум. Утро выдалось ясное и солнечное, вернее, оно будет таким, когда солнце встанет. Сейчас оно только поднимается из-за горизонта. Беру на себя смелость сказать, что утром начнется оттепель, сейчас же на улице очень холодно. Не могу сказать, что нахожусь