Черноглазая блондинка - Бенджамин Блэк

не открывать глаза сразу. Во-первых, когда вы находитесь в таком состоянии, даже самый приглушенный луч дневного света может ударить вам в глаза, как брызги кислоты. С другой стороны, всегда лучше позволить тому, кто тебе это подсыпал, думать, что ты всё ещё в отключке — так ты получишь время, чтобы поразмышлять о ситуации и, возможно, обдумать свой следующий шаг, в то время как твоё тело приспосабливается к сложившимся обстоятельствам и окружению, в котором оно находится.

Первое, что я понял, я был связан. Я сидел на стуле с прямой спинкой и был привязан к нему верёвкой. Мои руки тоже были связаны за спиной. Я не шевелился, просто сидел, опустив подбородок на грудь и закрыв глаза. Воздух вокруг меня был тёплым, как шерсть, и мне казалось, что я слышу, как вода мягко плещется с глухим, гулким звуком. Был ли я в ванной? Нет, это место было больше. Потом я почувствовал запах хлорки. Значит, бассейн.

Голова у меня была словно набита ватой, а синяк на спине, который поставил мне Лопес, обрёл совершенно новую жизнь.

Рядом кто-то застонал. В стоне чувствовался хриплый звук, который сообщил мне, что стонущий испытывает большие страдания, возможно, даже умирает. На секунду мне показалось, что это я услышал себя. Затем в нескольких ярдах раздался голос:

— Дайте ему воды и приведите в чувство.

Я не узнал этот голос. Это был голос мужчины, немолодого. В нём была какая-то резкость. Кому бы он не принадлежал, его обладатель явно привык отдавать приказы и подчиняться им.

Затем послышались рвотные позывы, хриплый кашель и плеск воды о камень.

— Он почти готов, мистер К., — произнёс другой голос. Этот я, кажется, был знаком или, по крайней мере, я слышал его раньше. Произношение было знакомым, но не тон.

— Не позволь ему этого, — сказал первый голос. — Ему придется ещё немного заплатить, прежде чем мы его отпустим.

Наступила пауза, и я услышал приближающиеся шаги с резким, гулким стуком кожаных ботинок по тому, что должно было быть мраморным полом, он остановился передо мной.

— А с этим что? Он уже должен был очнуться.

Внезапно чья-то рука схватила меня за волосы и рывком приподняла голову, так что мои глаза распахнулись, как у куклы. Свет не слишком сильно ударил в меня, но в первые несколько секунд всё, что я смог видеть перед собой, было горящим белесым туманом с какими-то размытыми фигурами, движущимися в нём.

— Он очнулся, в порядке, — сказал первый голос. — Всё хорошо.

Туман начал рассеиваться. Я был в помещении с бассейном. Оно было большим и длинным, с высокой куполообразной стеклянной крышей, сквозь которую струился солнечный свет. Стены и пол были покрыты большими плитами белого с прожилками мрамора. Бассейн был футов пятьдесят длиной. Я не мог видеть, кто стоял позади меня, всё ещё держа мою голову за волосы. Передо мной, чуть в стороне, стоял Хэнсон, бледный и выглядевший больным, в светло-синем пиджаке и галстуке-шнурке с булавкой в виде бычьей головы.

Рядом с Хэнсоном стоял невысокий, коренастый пожилой человек, совершенно лысый, с заостренным черепом и густыми чёрными бровями, которые выглядели так, словно их нарисовали. На нём были коричневые сапоги до колен, блестевшие, как свежесорванные каштаны, саржевые брюки и чёрная рубашка с открытым воротом. На шее у него висел набор волчьих зубов, нанизанных на веревочку, и индейский амулет из какой-то кости с нарисованным посередине большим раскосым голубым глазом. В правой руке он держал малаккскую трость, которую англичане, кажется, называют «чванливой палкой». Он выглядел как уменьшенная версия Сесила Б. Демилля,[87] скрещенного с отставным дрессировщиком львов.

Теперь он подошёл и уставился на меня, наклонив набок лысую голову и слегка похлопывая себя по бедру бамбуковой палкой. Потом перестал, наклонился и приблизил своё лицо к моему, его жёсткие голубые глаза, казалось, заглядывали мне в самую душу.

— Я Уилберфорс Каннинг, — представился он.

Мне пришлось проделать некоторую работу по восстановлению функций моих губ и языка, прежде чем я смог снова заставить свой голос работать.

— Я догадался, — сказал я.

— Ага, догадался. — Хэнсон с тревогой вертелся у него за плечом, как будто боялся, что я могу освободиться от пут и наброситься на малыша. Да, для этого были все шансы. Если не принимать во внимание веревки, крепко удерживающие меня на стуле, то у меня было столько же сил, как у паршивого кота.

— Откуда у тебя это рана на щеке? — спросил Каннинг.

— Меня укусил комар.

— Комары не кусаются, они жалят.

— Ну, у этого были зубы.

Я покосился мимо Каннинга на бассейн. Голубая вода выглядела болезненно притягательной. Я представил, как плаваю по его прохладной шелковистой поверхности, умиротворенный и спокойный.

— Флойд сказал мне, что Вы очень любопытный человек, мистер Марлоу, — сказал Каннинг, всё ещё наклоняясь вперёд и пристально глядя мне в лицо. Он почти ласково коснулся концом своей палки моей щеки и раны на ней. — Любопытство доставляет неудобства.

Послышался ещё один стон; он донёсся откуда-то справа. Я попытался взглянуть в ту сторону, но Каннинг крепко прижал палку к моей щеке и не дал мне повернуть голову.

— А теперь слушайте меня внимательно, — сказал он. — Просто сосредоточьтесь на том, что у Вас есть. Почему Вы задаёте все эти вопросы о Нико Питерсоне?

— Какие все эти вопросы? — спросил я. — Есть только один, насколько я могу судить.

— И какой же?

— Мёртв он или только притворяется.

Каннинг кивнул и сделал шаг назад, а тот, что стоял позади меня, наконец отпустил мои волосы. Освободившись, я повернул голову. В дюжине футов от правой стороны бассейна, лицом к воде сидели Гомес и Лопес бок о бок на стульях с прямыми спинками, к которым они, так же как и я, были привязаны тонкими, туго скрученными веревками, Лопес, как я заметил, был уже мёртв. Голова его была сплошь в порезах и синяках, а спереди по гавайской рубашке струилась наполовину высохшая блестящая кровь. Его правый глаз заплыл, а левый, налитый кровью, выпучился из глазницы и дико таращился. Кто-то очень сильно ударил его по голове, достаточно сильно, чтобы выбить глаз. Его заячья губа теперь была рассечена в дюжине мест.

Гомес тоже был в полном беспорядке, его голубой костюм, как будто присыпанный пудрой, был разорван и забрызган кровью. По крайней мере, один из них опорожнил кишечник, и запах был не из приятных. Стоны издавал Гомес. Голос его звучал полубессознательно и испуганно, как у человека, которому снится, что он падает с крыши